судебный следователь Песков. – Комаровский поступил на должность секретаря консистории где-то полтора года назад. Молодой, энергичный, с академическим образованием и своим видением, как и что должно быть заведено в консисториях. Ну, как водится, новая метла по-новому и метет… Тотчас по вступлении в должность Комаровский отправляет в отставку старого казначея, по правде говоря не справляющегося со своей должностью, назначив на его место Степана Холмского, до того не менее десяти лет исполняющего должность столоначальника.
Потом новый секретарь начинает ломать установленные порядки: запрещает чиновникам канцелярии вступать в близкие сношения с просителями, лично принимает участие во всех делах, которые находятся в ведении канцелярии, часто оставаясь во мнении, отличном от мнения видных канцелярских чиновников, до его прихода имевших решающий голос. За небрежное исполнение обязанностей по службе или за ненадлежащее исполнение вмененных поручений Комаровский начинает раздавать чиновникам строгие выговоры. Не избегает подобной участи и Степан Холмский, служивший в консистории около двадцати двух лет и имеющий в консистории, да и в городе большое уважение. Многие просители приходили именно к нему, и даже сам преосвященнейший владыка Аркадий нередко пользовался его советами. А тут сразу два выговора: за упущения по текущим делам и уход со службы ранее положенного времени. Оба выговора были сделаны Степану Холмскому прилюдно, в присутствии членов консистории, причем выговор за оставление служебного места раньше времени был высказан в весьма резкой форме. Конечно, это сильно ударило по самолюбию старшего Холмского. Нелицеприятные служебные отношения между секретарем и казначеем все более усиливались, о чем знали многие, дошло до того, что Комаровский в нынешнюю Пасху лишил казначея Холмского праздничных наградных денег. Единственного из всех служащих канцелярии. А где-то дней за пять до убийства секретарь Комаровский через Петра, брата Холмского, предложил ему оставить должность казначея. Дело, похоже, грозило Холмскому-старшему полной отставкой…
– Ну, вот тебе и мотив: убийство из чувства мести вследствие неприязненных отношений, возникших на служебной почве, – официально изрек Иван Федорович во время паузы и уже другим тоном добавил: – Понимаешь, у Холмского-старшего было все: уважение и почет, который он завоевывал годами и даже десятилетиями; высокая должность; известность в городе; денежная или какая иная благодарность от посетителей, которым он устраивал их непростые дела в положительном ключе. И тут пришел новый начальник, в глазах старшего Холмского – выскочка, и стал устанавливать новые порядки, ни с чем и ни с кем не считаясь. И у Степана Холмского враз не осталось ничего! Кроме выговоров, скорой отставки, недалекого людского забвения и лютой ненависти к тому, кто у него все это отнял. А месть из ненависти – мотив очень сильный, чаще всего как раз и завершающийся убийством, – закончил судебный следователь по особо важным делам.
– Я тоже так думаю, – согласился Песков.
– Полагаю, Степан Холмский в деле убийства секретаря консистории Комаровского – главное действующее лицо, – продолжил свои размышления Воловцов. – А его брат Петр просто помогал ему. Так сказать, по-братски.
– Похоже на то, – снова выразил свое согласие Виталий Викторович.
– А улики на братьев‑убивцев имеются? – посмотрел на него Иван Федорович.
– Кое-что насобирал, – ответил Песков и, немного помолчав, начал излагать: – В день убийства секретаря Комаровского оба брата Холмских рано покинули консисторию, и до двух часов их видели в городе, а вот с двух часов пополудни, когда они предположительно могли засесть в Верхнем городском саду, и до самого вечера их никто не встречал. Получается, алиби у них нет… На другой день, когда поутру по распоряжению владыки Аркадия все консисторские чиновники отправились на поиски пропавшего секретаря Комаровского, Степана Холмского видели в магазине Ольшанского, спокойно покупающего себе папиросы. Брат же Петр на поиски Комаровского не пошел, а вместо того отправился в ресторан Городского сада, где спросил себе графин водки и тарелку соленых груздей. – Виталий Викторович немного помолчал и продолжил: – Бечева, которою был задушен секретарь консистории, была признана экспертами произведенной той же фабрикой, что и бечева, используемая для разных нужд в самой консистории. Помимо этого, оба брата не явились на похороны Комаровского… – Песков снова немного помолчал. – Конечно, все это улики косвенные, но при правильном ведении дальнейшего следствия найдутся и прямые улики…
– Найдутся, я уверен, – заверил Пескова Иван Федорович. – Не могут не найтись. – Он чуть помолчал. – Вот и в моем деле улики только косвенные. И мотив покуда весьма слабенький.
– Так, может, и вы смотрите не в том направлении? – предположил Виталий Викторович. – Как я, когда, кроме консисторского сторожа, не видел других подозреваемых.
– Может, – машинально ответил следователь по особо важным делам.
И замер. Слова, сказанные вскользь Песковым, похоже, всколыхнули в голове Воловцова целый ворох мыслей, среди которых была одна, которую Иван Федорович едва успел ухватить за юркий хвост.
Интересная, надо сказать, мыслишка…
* * *
После ухода судебного следователя Пескова, Иван Федорович впал в глубокие раздумья, прерванные стуком в дверь.
– Войдите! – разрешил Воловцов.
Удивительное дело: когда дверь отворилась, Иван Федорович увидел судебного следователя Сусальского. На этот раз Харлампий Варлаамович не ворвался в кабинет Воловцова, а вошел, как и подобает человеку воспитанному, спросив разрешения и слегка улыбаясь.
– Вот, – он выложил на стол два листка бумаги, сцепленные согнутой в несколько раз проволочкой.
– Что это? – поднял глаза на Сусальского Иван Федорович.
– Это черновик письма Константина Тальского своему отцу полковнику Тальскому, – с нотками полководца, одержавшего судьбоносную победу, произнес Харлампий Варлаамович. – Тальский-младший написал его за пять дней до убийства генеральши Безобразовой. Прочтите…
Иван Федорович нерешительно глянул на исписанные листочки.
– Прочтите, не стесняйтесь. – Харлампий Варлаамович пододвинул бумаги поближе к Воловцову и добавил тоном, не вызывающим сомнений: – Уверен, вам будет небезынтересно…
Иван Федорович жестом предложил Сусальскому присесть и принялся за чтение. Харлампий Варлаамович оказался прав: письмо Константина Леопольдовича полковнику Тальскому и правда выходило прелюбопытным. После короткого приветствия Тальский-младший тотчас приступил к делу, то бишь без всякой завуалированности сообщил Александру Осиповичу следующее:
«…Я опять разорен. Деньги, полученные от заложенных двух последних билетов выигрышного займа, подходят к концу. Мы с женой остались решительно без средств к существованию, и это притом, что у нас подрастают две дочери, воспитание которых требует немалых вложений. А все наша дражайшая матушка…
Ты, наверное, помнишь, что, когда мы с Ольгой Всеволодовной обвенчались, супруга моя получила из Общественного городского банка Сергея Живаго вклад, положенный на ее имя генералом Безобразовым, ее отцом, и составляющий с набежавшими процентами без малого тридцать тысяч рублей. Десять тысяч из этих денег мы благополучно прожили (коли б знать наперед, я не стал бы покупать орловских рысаков и вообще был бы в тратах
