Сегодня последний день августа, лета 2004 года. И надо писать подобающе, да вспомнить про Августу, бабулю, много лет проработавшую в одной из больниц, числа которой не назову. Ни числа больницы, ни бабули.
Итак, Августа. Лет семьдесят при вероятном плюсе и не столь вероятном минусе. Одутловатое лицо буфетчицы, в которой навеки уснула совесть. Заплывшие глазки. Рост был бы миниатюрным, но прилагательное неуместно из-за совокупного объема Августы. Халат ниспадает балахоном, весь в заплатах; рукава закатаны, сдобные локти скрещены на размытой грудобрюшной границе, где спит нерадивый, одинокий часовой в полосатой будке. Синие треники с лампасом, тонкие короткие ножки, пузо, плоскостопие. Талия – в области шеи, и то маскируется десятикратным подбородком. Брови насуплены.
Сиделка дореволюционного выпуска, прабабушка милосердия.
В случайной, но доверительной беседе со средним сестринским, звеном, под звон мелкой посуды мне открыли, что бабушка Августа – сексуальный эксперт с колоссальным теоретическим и практическим опытом, который она продолжает безостановочно набирать.
Советчица во всех деликатных делах. Тантрическое божество с утиной походкой.
Я был поражен и почти убит. А среднее звено было поражено и убито моим поражением. В моем понимании влечение к бабушке Августе занимало в перечне патологии место после зоо– и некрофилии. Или перед. Я не знал, как распорядиться информацией. Что же происходило, когда она обогащалась опытом? Ей читали все новые и новые стансы к Августе? Паралитики-пациенты? Профессура и доцентура? Ласкательно называли Августой Ондатровной? Чудны твои дела – нет, не повернется мой язык помянуть Господа всуе. Словечко-то какое: всуе; вполне подобает случаю.
Материнский Архетип в трениках.
В шесть часов вечера после войны
Мой приятель доктор попал в беду: был заподозрен в пьяном служебном времяпрепровождении.
– А мы и выпили-то с фельдшером всего бутылку пива, – изумленно рассказывал он мне. – Ходим себе, ничего.
На него орали:
– Вы когда губернаторского отца отвозили – от вас и тогда пахло!
Потом зловеще добавили:
– Сейчас мы вызовем ЛКС.
ЛКС – линейно-контрольная служба, карательно-дознавательная мобильная структура.
Приятель-доктор посмотрел на часы: без пяти минут девять, вечер.
– Не успеете, – подмигнул он. – Не доедут. Смена-то кончается.
В восемь минут десятого он отпер служебный шкафчик, вынул бутылку водки и ополовинил ее.
– Имею право, – подмигнул он настойчивее. – Я уже сменился!
– Вы сами уволитесь или как?
В общем, неприятности. Не уволят, но ругать будут. На всякий случай мой друг пошел и взял себе больничный у хирурга, диагноз не разобрал даже я: нечто вроде хондроплексита.
– Вот, – говорит, – хожу на физиотерапию. Только что пришел. Сейчас и физиотерапевт придет.
Пауза. Я слышу из трубки, как он затягивается беломориной.
– Мы ведь тут все соседи, – вздох приятеля приобретает форму дымного облака. – Вот он и придет. Точнее его хирург принесет. Здоровый очень, его волочить надо…
Сроки согласованы
Итак, история семейная.
Мой отчим, видный дохтур, уложил к себе в больничку свою мачеху осьмидесяти лет. Такое вот сложное родство.
Дело в том, что бабушка, физически вполне крепкая. Но она, состоящая с нами в контакте лет двадцать, стала вязать узлы, куда-то собираться. Деньги, жалуется, у нее украли, надо сходить в милицию получить. Семнадцать тысяч якобы пенсия. И родичей моих она знать не знает (Они поженились? – (да, в 1979 году) – Я не знала…), но пасынка своего, моего отчима, признает. Правда, не знаю за кого. Удивляется: разве его уже выпустили из тюрьмы? По комнате ее ходят некие люди, но это неважно, они ей не мешают. Они идут с работы к себе домой, а у нее курят.
Психиатр написал: «Полный распад личности».
А родичи мои как раз собрались за рубеж и на пару недель пристроили бабулю в больницу.
И отчим мой весь на нервах: вдруг, как помрет, пока их нет? Перестраховался. Дал сестрам телефоны: мой и многие другие. Хотя помирать ей совершенно не с чего: все органы и системы работают изумительно, кроме одной, надзирающей за остальными.
Отчим построил во фрунт главную сестру и сказал ей:
– Так. В случае чего. В сейфе лежат деньги. Десять тысяч. Крематорий и все дела. Поняла?
– Поняла, поняла!
Трясется от груза ответственности.
– Хорошо поняла?
– Хорошо, хорошо поняла! А когда похороны?
Гигиена
Сплошное кино.
Пошел я в аптеку за пластырем. И прямо передо мной образовалась пробка.
Молодая женщина, со спины симпатичная и культурная, помахивает полтинником, аки веером. Ей был нужен ершик для чистки зубных протезов. Ершик стали искать и не нашли, он кончился. Тогда зазвучали вздохи, выражавшие сокрушение по поводу отсутствия ершика и вечный вопрос: что же делать?
Нельзя ли такой ершик заказать?
Да в общем-то можно.
Аптекарша выудила из-под кассы клочок бумаги, проставила номер «один» («мы завтра будем заказывать»), потом зависла ручкой над бумажкой, вспоминая нужное слово, нашла: ершик. Записала. «На всякий случай: вот есть телефоны, где мы заказываем…»
Да, да, конечно, дайте.
Та выудила новую бумажку, стала писать телефоны и фамилии, где есть ершики.
Спасибо, спасибо!
