непременно вернуться!
Однако, завернув в этот зал, который в отличии от анфилады апартаментов основной выставки, представлял из себя несколько обособленный, произволом архитектора слегка закрученный «аппендикс», уже успевший получить неофициальное прозвище «Обитель двенадцати богинь», как случайные люди, так и реальные знатоки и ценители, рисковали испытать некий культурный шок. А как иначе, если каждая из двенадцати размещенных в нем картин, была написана в иной манере и разными стилями?! Здесь соединилось, казалось, совершенно несоединимое! Стили от ренессанса до импрессионизма, соседствовали с сюрреализмом и лирической абстракцией, и только экспрессионизм художник обидел, совсем не уделив ему внимания.
Однако чуть позднее зрителям предстояло почувствовать и непонятную магию этой коллекции: начав рассматривать картины, от них не хотелось отрываться... Время для посетителей если не замирало, то как будто замедлялось и они, как зачарованные, по нескольку раз обходили зал по кругу, каждый раз открывая для себя все новое и новое очарование в каждом элементе экспозиции...
Причем необычность этого места как-то проходила мимо сознания, а уходя, все испытывали светлую грусть, о того, что даже нечто очень приятное, все равно имеет обыкновение рано или поздно заканчиваться. Это было тем страннее, что в принципе, привычным к подобному зрелищу ценителям, так уж застревать на просмотре было и не с чего, поскольку хоть и в разной манере, в различных видах и ракурсах, но на всех картинах была изображена одна и та же женщина. «Обитель двенадцати богинь»? Кто-то явно поспешил, а зал скорее следовало назвать «Обителью двенадцатиликой»!
Совсем еще молодая женщина на картинах то улыбалась, с почти физически ощутимым теплом, то грустила и ее настроение передавалось смотрящему. Вот она с родительской строгостью нахмурила безупречные брови, а вот, погрузившись в своей внутренний мир, отрешенно глядела куда-то в даль, однако уже на соседнем полотне, вдруг подмигивала шаловливо, обернувшись через плечо...
Нет, нечто необычное, что мешало воспринимать героиню «просто как женщину», соседку по дому, или коллегу по работе, в ней несомненно присутствовало! Может быть некий флер волшебства или иномирности, который удалось передать талантом художника? Сложно сказать, но представленная в антураже повседневности, она каким-то неведомым образом возвышала и преображала его.
Особенно запоминалась (чтобы не сказать «поражала»!), одна картина, выполненная в духе сюрреализма, но не мрачного и уродливо-гротескного, а светлого и радостного, чем-то напоминающего манеру Джима Уоррена. Женщина на ней будто воплощала в себе целый мир: в деталях, реалистично выписанное в полупрофиль прекрасное лицо с устремленным в даль взглядом, а вот наряд... Да, явно в старинный наряд своей модели художник вписал элементы земной реальности. Тут и ночное звездное небо на шляпке, и нежный рассвет с птичьей стаей на вуали, города с башнями небоскребов на груди, лесные поляны на буфах рукавов и скалистые горы на удлиненных манжетах, и наконец — бескрайняя морская даль с барашками волн в кружевах нижней юбки, яхтами и парусами по развевающемуся по ветру подолу...
Красиво... Необычно... Волнующе...
Но когда, казалось бы, уже под завязку пресытившиеся зрелищем, подчиняясь конфигурации зала, посетители делали последний поворот, там, как удар под дых, их поджидала последняя картина: крупным планом, в упор, глазами полными абсолютно неземной печали, с грустной, сострадательной улыбкой на нежных губах, на них смотрела... Кто? Сама богиня милосердия? А может просто молодая мать, узнавшая горечь потери или чья-то сестра? Каждый находил для себя свой собственный ответ...
И только справившись с первым впечатлением, пораженные зрители наконец становились способны рассмотреть фон картины. А там, за тонкой фигуркой женщины, горел вдалеке всеми оттенками алого и оранжевого великолепный летний закат, и обрывалась в бездну Дартмутская плотина, а на самом ее краю, судорожно вцепившись пальцами в поручни, обреченно готовилась к прыжку мужская фигура...
* * *
И никто из посетителей не догадывался, что в неприметной нише, за портьерой в тон стенам, зачастую скрывался автор картин, который ревниво следил за их эмоциями: Юрий сдержал данное самому себе обещание. К тому же, в отличии от всех прочих, картины из этого зала не продавались...
Джонни. Трагедия отменяется...
— Ну, как..?! — совершенно как обычная женщина, как тысячи и тысячи их «до» нее и как многие миллионы, которые придут позднее, Рейн в тревоге бросилась к мужу, наконец вернувшемуся из первого после излечения, «пробного» вояжа в «его мир».
Конечно она бы с радостью составила ему компанию, подстраховала, но... Бывают моменты, когда мужчина должен справиться сам, хотя бы для того, чтобы оставаться мужчиной! Кому как не ей, лекарю душ, было это знать?! И она его отпустила, но боги, как же это оказалось трудно! А теперь вот муж вернулся и Леди с напряжением ждала, чтобы понять, не нанес ли опять тот жестокий мир, очередную болезненную травму ее любимому?! И это было так непривычно: тревожиться и одновременно скрывать свои чувства, чтобы не мешать мужу быть самим собой... Сначала она вопросительно заглянула ему в глаза, а потом затихая на широкой груди, смущенно пробормотала куда-то ему в подключичную ямку, опасаясь мужской обиды за свою, слишком уж явную, опеку:
— Прости, но я ждала и жутко волновалась...
Однако Джонни только ласково улыбнулся уютно прижавшейся к его груди жене:
— Ну, что ты? Я совсем не сержусь! Мне даже приятно, что супруга обо мне беспокоится! Моя Леди... — промурлыкал он в душистую макушку любимой женщины и не стал себя удерживать от поцелуя...
И — да, его супруга волновалась действительно напрасно, поскольку с некоторых пор, к слову, ее же немалыми стараниями (ну и заботами мадам Полины, не без того!), многие вещи, которые раньше были способны неслабо выбить Джонни из колеи, перестали его волновать от слова «совершенно»! Например комплексы на счет внешности ушли в прошлое безвозвратно и он теперь абсолютно спокойно встречал любые взгляды направленные на его шрамы: «Брезгуете? Жалеете? Злорадствуете? Это целиком ваши проблемы! А меня, такого, какой я есть, любит прекраснейшая женщина во вселенной!» И пробить защитную броню этой любви, разные убожества были просто не способны...
* * *
Да, да, да, и не удивляйтесь! Именно «жена», именно «муж» и вполне себе законные супруги! Вероятно, кому-то со стороны это и могло показаться глупостью, однако Джонни так решил и настоял на своем решении. Причем мужчина совершенно не заблуждался на счет отличий своей природы, от естества жены и ни в малой мере не собирался ее как-то удерживать, если со временем брак с человеком фее... гммм... Пусть будет — наскучит. Однако здесь и
