— Нет, я уверен, что это связано с деньгами. Ни у кого не могло быть других причин его убивать.
— Вы знаете, где он жил и были ли у него знакомые в Хельсинки?
— Нет, мы разговаривали только о деле.
— На каком языке? — спросил Симолин у меня из-за спины.
— А что?
— Ну, он ведь не говорил по-фински. Вы говорили на иврите или на английском?
Вопрос поверг Мейера в ступор, и он вынужден был опять на минуту задуматься.
— На немецком и английском.
Я высморкался и встал, чтобы уходить.
— Кафка.
— Что?
Мейер обвел рукой магазин, глядя на меня с глубокой печалью:
— Все это принадлежало бы сейчас тебе, женись ты на Кармеле. Она была бы тебе хорошей женой. — Он искренне верил, что я переживаю утрату этой горы шкур. — Неужели лучше быть холостяком в сорок лет? — сказал он.
— В этом тоже есть своя прелесть.
Пока я шел к двери, еще трижды чихнул.
— Не получилось бы из тебя настоящего торговца пушниной, — заметил Симолин. — Чем теперь займемся?
Я высморкался.
— Съездим посмотрим на этот платежный терминал на парковке.
Автомат для оплаты парковки оказался за полукруглой пристройкой к зданию парламента. Напротив него находилось кафе-кондитерская. Мы зашли туда показать фотографию покойного Вейсса. Продавец его не опознал, хотя и работал в тот день.
Я остановился у автомата и осмотрелся. А когда повернулся в сторону здания парламента, то чуть не подпрыгнул от радости. Между пристройкой и старым зданием располагалась гранитная лестница, а в ее верхней части сверкала серебром камера наблюдения. Мы обошли здание парламента, поднялись по парадной лестнице и попросили дежурного, сидевшего в стеклянной будке, вызвать начальника охраны. Через пятнадцать минут в нашем распоряжении была запись двухдневной давности с камеры наружного наблюдения, выходящей на улицу Ауроранка-ту. Я неловко соврал, что мы расследуем драку, произошедшую на улице Ауроранкату, но начальник охраны, кажется, не поверил. Может быть, он видел мою фотографию в газете и знал, какое дело я веду на самом деле. Почему-то люди обычно запоминают мое имя. Впрочем, у него не было никаких причин не предоставлять нам запись.
Когда мы под моросящим дождиком вернулись к машине, я вдруг вспомнил вопрос, который давно хотел задать:
— А у кого был похищен минивэн, найденный у станции метро?
Симолин достал блокнот. У него очень аккуратный почерк, и строчки неизменно получаются одной длины. Мои собственные записи всегда очень неразборчивы. Слово тут, слово там. В них никогда не мог разобраться никто, кроме меня самого, да и мне не всегда это удавалось.
— Она зарегистрирована на какой-то антикварный магазин то ли на Фредрекинкату, то ли на Ээрикинкату.
— «Антикварная лавка Оксбаум»?
— Да, точно.
Я на минуту остановился. Мне стало нехорошо. Йозеф Мейер был евреем, владелец антикварного магазина Леви Оксбаум был евреем, и его сын Макс был соучредителем адвокатской конторы моего брата, которая находилась на улице Ауроранкату всего в пятидесяти метрах от парковочного автомата.
Было уже почти шесть часов, и морось перешла в настоящий дождь. Меня знобило.
— Едем прямо в Пасилу.
Хуовинен был еще на работе. Казалось, он нервничает, а чтобы заставить нервничать Хуовинена, должно случиться что-то серьезное.
— Звонил израильский посол и возмущался, что мы не предоставили достаточной информации Клейну, несмотря на то что жертвой является гражданин Израиля. Угрожал позвонить министру внутренних дел, с которым, по слухам, они играют в гольф.
— Не предоставили именно потому, что убитый — израильтянин.
— Они хотят получить тело. Ты ведь знаешь, как тщательно ваши блюдут похоронные традиции.
Я, разумеется, знал. Согласно еврейскому обычаю, покойник должен быть похоронен в течение суток. В каждой еврейской общине есть «хевра кадиша», погребальное братство, которое готовит умершего к погребению и проводит обряд похорон.
Когда в Лапландии умер мой отец, туда отправили двух человек из «хевра кадиша», которые дождались, пока судмедэксперт закончит свою работу, и после этого в срочном порядке доставили тело в Хельсинки для погребения. Традиция эта столь сильна, что покойник-еврей попадает на вскрытие, минуя очередь из других умерших.
Хоть я и уважаю еврейские традиции, но всему есть предел. Если произошло преступление, «хевра кадиша» придется подождать.
— Тело отдадим только после того, как проведем все экспертизы и будем уверены, что личность установлена правильно.
— Я сказал то же самое, но ему это почему-то не понравилось. Посол говорит, что Бен Вейсс — честный бизнесмен, павший жертвой преступления и не имеющий отношения к событиям в Линнунлаулу.
— А фотографии?
— Они переданы в СТТ для публикации, и одновременно мы запрашиваем сведения, позволяющие установить перемещения Таги Хамида и Вейсса. Оксанен и Стенман весь вечер заняты сбором этой информации. Кое-что уже есть.
Я вспомнил о Тойволе и позвонил ему. Он все еще был на работе.
— Ты уже получил результаты экспертизы по пороховым газам?
— Нет еще. Я поторопил экспертов, обещали сегодня.
— А что насчет гильзы?
— Не раньше завтрашнего дня.
— Позвони сразу, как будут результаты… даже если очень поздно.
— Позвоню.
— Что там с пороховыми газами? — спросил Хуовинен.
— Если на руке Бена Вейсса будут обнаружены следы пороховых газов, значит, он наверняка участвовал в кровавой бане в Линнунлаулу.
— Хорошо бы обнаружились. Тогда можно будет заткнуть посла, — сказал Хуовинен с надеждой. — И еще звонил твой брат.
Эли был знаком с Хуовиненом, но не настолько хорошо, чтобы звонить ему без веской причины.
— Что хотел?
— Интересовался расследованием. До него дошли слухи, что эти убийства как-то связаны с еврейской общиной. Перед ним звонил председатель еврейской общины.
— Зильберштейн?
— Да. Спрашивал о том же. Что, все евреи Финляндии наняты вести у нас разведку?
— Похоже на то.
Я рассказал, что Мейер, подтвердивший алиби с пушной торговлей Бена Вейсса, тоже еврей, как и торговец антиквариатом, у которого украли машину, использованную в дальнейшем, как минимум, в Вартиокюля, а может быть, и в Линнунлаулу тоже. Сообщил и о том, что мой брат и председатель еврейской общины встречались со мной для беседы.
Хуовинен посмотрел на меня с серьезным видом:
