метафоры
Метафора в классической теории словесности, в современных трудах по имиджелогии, по языку рекламы неизменно относится к числу одного из основных средств создания образа. «Королевой риторических фигур», «генеральным тропом риторики» назвал метафору Ю.Б. Борев [Борев 2003: 240]. Двуплановость смысла, возникающая в результате метафорической аналогии, обеспечивает яркость и запоминаемость представления о том, что названо словом-метафорой. Знаменитая гоголевская метафора «птица-тройка» стала аллегорическим изображением России и ее судьбы: бесконечность дороги, неведомость пути, предвидение неудержимого движения вперед. Метафора «оттепель» — (неофициальное обозначение периода пребывания на посту руководителя страны Н.С. Хрущева и проводимых им реформ) всем кругом семантических и эмоциональных связей прямого значения этого существительного лаконично и точно передает и сущность реформ, и вызванное ими состояние общества: холода отступают — солнце — ясное небо — сверкающая и звонкая капель — ожидание чуда новой жизни.
В политическом дискурсе главенствующим стилеобразующим принципом был и остается принцип оценочности, поэтому то образное представление, которое создает метафора, содержит одновременно оценочную характеристику. Разумеется, принцип оценочности определяет и метафоры, наполняющие смысловое пространство «власть» в текстах массмедиа: и в этом случае задача автора/авторов — представить позиционируемую персону (или власть в целом) как привлекательную или, наоборот, акцентировать ее недостатки или даже дискредитировать ее.
2.7.1. Что делает метафору оценочной?
1. Оценочность метафоры обусловлена прежде всего соотношением смыслов между объектом метафоризации и прямым значением слова, ставшего метафорой. Возможны два типа этого соотношения:
а) оценочные особенности слова-метафоры переходят на обозначенный метафорой объект — непосредственный перенос оценочности. См., например, названия позитивных явлений, свойств, использованные в качестве метафор: чудо, святой, священный: «Чудо СССР» (загол., Завтра, 2013, январь, № 1), «Святой Сталинград» — загол. (Завтра, 2012, декабрь, № 52) «Все слышнее голоса народа, требующие вернуть городу на Волге его священное имя — Сталинград… (там же); названия негативных явлений: вирус, дедовщина, жаба: «вирус чуровщины», который «распространяется на любые выборы» (Нов. газ., 12.12.12), «Дедовщина как государственный уклад» (загол., Арг. нед., 31.01.08), «Жаба власти» (А. Проханов, загол., Завтра, 2003, апрель, № 15) и там же, о внутренней политике 90-х: «жаба перестройки», «жаба либерализма», «жабареформ», «жаба дефолта»;
б) денотативные сферы объекта метафоризации и слова-метафоры удалены друг от друга и не сопрягаемы в реальности. Например, лексика «красивости» и лексика искусства, примененная к политическим или государственным деятелям в описании официальной ситуации (публикация Новой газеты, 12.12.12):
— о С. Железняке: (отвечая на вопросы журналиста Новой газеты, он не смог вспомнить фамилию режиссера кинофильма, о котором шла речь): бриллиант, корона, бестселлер, поиски прекрасного, думский искусствовед: «Сергей Железняк — яркий бриллиант в короне Госдумы. Собрание его инициатив — чистый бестселлер», «Железняк все блуждал в поисках прекрасного…Роман Супер, в отличие от думского искусствоведа, не только вспомнил название… но и год выпуска»;
— о Дм. Пескове: изысканность, поэтическая экспрессия: «Пескову свойственна изысканность трактовок и оценок. Лучшие из них отмечены поэтической экспрессией»
В этом случае оценочность (здесь — язвительно-негативная) создается парадоксальностью переноса. Назовем это алогичный перенос оценочности. Г.А. Копнина характеризует алогичность, нарушение онтологических норм как один из риторических приемов [Копнина 2005: 45]. См. такое же соединение несоединимого в сравнении: «Парламентские и президентские выборы без Зюганова все равно что масленица без блинов» («Стало ли советское прошлое историей?» — Эхо Москвы, 11.11.11).
2. Оценочность может создавать импликационал слова, использованного в качестве метафоры. Импликационал — «набор коннотаций», «стереотипных ассоциаций, связанных со словом» [Москвин. 2007: 275]. Или, иными словами, импликационал — это совокупность смысловых, оценочных и стилистических связей, окружающих слово и определяющих его место в вербально-ассоциативной сети. В этом случае узуальная оценочность одной или нескольких составляющих импликационала переносится на означаемый метафорой объект. Например: дистилированный псевдоним — о переименовании Сталинграда (А. Проханов в статье «Святой Сталинград» — Завтра, 2012, декабрь, № 52). Оба слова — оценочные метафоры. Дистилированный, согласно словарю, — «1. Очищенный, не имеющий примесей… 2. Лишенный дополнительных подробностей, подвергшийся цензуре…» [Большой толковый словарь русского языка: 262]. Семантические и оценочные компоненты импликационала (периферийные семы) — ‘лишенный вкуса, цвета, запаха‘, ‘лишенный оригинальности, индивидуальности‘, т. е. ‘никакой‘. Псевдоним в прямом значении — «Вымышленное имя писателя, артиста, политического деятеля» [там же: 1042]. Смысловые и оценочные компоненты импликационала — ‘скрывающий суть, ненастоящий‘. А ‘ненастоящий‘ в российской лингвоментальности также имеет негативнооценочный компонент, стоит в одном ряду с ‘поддельный‘, ‘фальшивый‘, т. е. ‘тот, что хуже настоящего‘. Здесь же, за счет сдвига в традиционной сочетаемости (псевдоним — не у человека, а у города), активизируются негативные коннотации у морфемы псевдо-: pseudos — ‘ложь, вымысел‘ (ср.: псевдонаука, псевдодемократия и т. п.).
2.7.2. Образ власти в метафорических моделях современного массмедийного дискурса
Метафорическая модель, или формула метафорического переноса, — это типовой, регулярно осуществляемый перенос наименований явлений одной денотативной сферы на явления другой [см. об этом: Чудинов 2007: 131; Москвин 2007: 402]. Так, одну метафорическую модель образуют «машинные метафоры», основанные на переносе наименований из мира техники в мир политики: государственная машина, государственный аппарат, рычаги власти, эшелоны власти, властный тандем, люди-винтики и нек. др. (подробно о них см. выше, раздел «Деиндивидуализация и деперсонификация в политическом дискурсе», сс. 95–97). К одной метафорической модели относятся метафоры, названные нами «историческими»: обозначения явлений прежних эпох, употребленные по отношению к фактам современности. Например: «Князья и опричники» — загол., о взаимоотношениях власти и бизнеса в провинции (Нов. газ., 07–10.08.02), «Царь Борис» — загол., о Б.Н. Ельцине (Профиль, 20.04.09), «…силовики на троне…» (Капитал страны. Федеральное интернет-издание, 21.01.15), «Оброк на паразитизм» — загол. (Сов. Россия, 21.01.15) и т. п.
Метафорические модели, принятые в данном языке, в значительной степени определяют особенности языковой картины мира и отражают видение мира, присущее данному лингвосообществу. А изучая формулы метафорического переноса, с помощью которых создавался и создается образ какого-либо одного объекта в разные эпохи, можно сделать точные выводы о том, какое место занимал и занимает этот объект на ценностно-аксиологической шкале. В нашем случае таким объектом является власть. Актуальные в современных массмедиа метафорические модели убедительно показывают, какие денотативные сферы задействованы в настоящее время в создании образа власти. Или, иными словами, помогают понять, с чем в современной действительности соотносится власть в журналистской интерпретации. Исследование корпуса массмедийных текстов за первые 16 лет нынешнего столетия позволил выявить 18 таких моделей (некоторые из них появились недавно и еще не обозначены в исследовательской литературе). При этом в одну группу объединялись:
а) слова, прямое значение которых относит их к одной денотативной сфере (например, криминальные метафоры: банда, крышевание, рейдер, рейдерство, дедовщина и нек. др.);
б) слова, импликационал которых содержит оттенки значений, соответствующие общему значению данной модели, например: «Наша страна
