копирку, по шесть-семь экземпляров сразу. Но в руках у Мельника был именно первый экземпляр, на нем четко видны все особенности шрифта именно этой машинки: и кособокое «к», и грязная, похожая на верхнюю половинку «о» буква «е», и «з», которое отбивалось чуть ниже строчки.
Мельник взглянул на Митино удостоверение — оно было напечатано тем же «почерком» машинки. И не успел Дмитрий принять какое-то решение, как увидал перед собой пистолет:
— Руки вверх!
Григорий оглянулся. За его спиной стояли гитлеровцы.
— Наконец-то, господин шеф, мы найдем ниточку к этой подпольной банде, — сказал полицай.
— Братьев Блохиных арестовали! — первое, о чем сообщила Катя, придя в лес.
— Они знали место сбора? — спросил Довгань.
— Знали…
— Надо уходить с этой стоянки. Не имеем права рисковать, — сказал Петро Волынец.
— Вот что, Катя, — распорядился Довгань. — Сюда пусть никто не приходит. Мы уйдем. Когда нужно будет, сами дадим знать. Ты зайди к шулякам, которые остались в Павловке, — к Степану Харитончику, Сене Богачуку, Саше Лукомскому, Петру Возному. Пусть они завтра на ночь будут в Янове. У Франека Цербовского. Остальное — наше дело.
В ту же ночь маленький отряд перешел Буг возле Гущинец и направился в Черный лес.
ПЛАТА ЗА ОРУЖИЕ
Зимою жизнь в Янове вроде бы замерла. Утром, перед рассветом, пройдут по улицам те, кого гитлеровцы заставили работать в своих организациях, и все стихает. Целый день как в пустыне: тихо, безлюдно. Только мечется между хатами холодный февральский ветер, молча сносят его удары стройные тополя. Голые, почерневшие, упрямые, они кажутся откованными из железа.
С первыми вечерними сумерками возвращаются люди с работы. Перебежит улицу какой-нибудь подросток, посланный матерью к соседке за щепотью соли, — и снова никого. Такое впечатление, что каждый в своей халупке отгородился от всего мира, что каждая хата с краю.
На самом деле все было не так. Таня Джуринская не раз удивлялась тому, что слухи о действиях партизан распространялись моментально. Как будто между крытыми соломой хатами существует тайная радиосвязь.
Вчера вечером сестра пришла с работы и рассказала, что на станции Калиновка-вторая партизаны перебили фашистов, забрали оружие и скрылись. О том, что 25 февраля группа во главе с Довганем совершила нападение на охрану Яновского железнодорожного моста и при этом уничтожила пять часовых, захватила шесть винтовок, Таня не могла знать. Но поведение оккупантов свидетельствовало, что у них большие неприятности. Она видела, что в Янов прибыл взвод жандармов, вместе с ними — несколько десятков полицаев. Очевидно, готовится карательная экспедиция.
Шуляков распустили на каникулы. Таня впервые пожалела о том, что она сейчас не в «шуле». Там многое можно было узнать и даже, может быть, в чем-то помочь хлопцам. Она не сомневалась, что эта калновская история — дело рук ее новых друзей.
Вечером Таня услышала какой-то шум в сенях.
Перепуганная насмерть мама ввела в комнату бесцеремонную ораву немцев. Все в шинелях, фуражках с кокардами, в руках карабины. Кроме домашних, в комнате был сосед, который пришел к Таниному отцу, чтобы починить обувь. Отец сапожничал.
— А-а-а… Шустер, шустер. Эс ист гут![10]
Таня вскочила с лежанки. Знакомый голос.
— Ах, чтоб тебе повылазило, — цедит сквозь зубы мама, — не могла накрыться, чтобы тебя немцы не заметили.
Таня растерялась. Ведя за собой несколько человек, в комнату ввалился Довгань, одетый с иголочки в немецкую форму. Он покосился на Игоря, который хотел что-то сказать матери, и, оттеснив его плечом, спросил у Тани:
— Медхен, во ист шнапс?[11]
— Они хотят, — обернулась Таня к растерявшейся матери, — чтобы я показала, где достать самогон.
Таня уже натягивала валенки.
— Та куда ж ты посреди ночи с этими антихристами пойдешь? — не на шутку перепугалась мать.
Она подошла к Довганю и, умоляюще глядя на него, тыкала себя пальцем в грудь: — Я пойду. Слышь, пан, я покажу тебе, где шнапс достать.
Довгань не выдержал ее взгляда, отвел глаза:
— Найн, мутер, — отрицательно покачал головой.
— Что ты разволновалась, мама, — набросилась на нее Таня, — лишних неприятностей хочешь? Я их из хаты выведу, покажу где корчма. Им самогон нужен, а не я.
Быстро накинула полушубок и вышла во двор.
У порога стояли Петро Волынец, Сеня Богачук и еще какие-то парни.
— Керосина возьми, — сказали ей.
Взяла в коридоре банку с керосином. А когда вышли на улицу, Довгань спросил:
— В комендатуре была?
— Была.
— Веди.
Дорогой она подробно рассказала, каково расположение комнат в комендатуре, где лежат документы, как проникнуть в нее… Ночь была светлая. В морозном небе горели звезды, светился молодой снег. Когда шли мимо зернохранилища, на улице никого не было. Полицай, охранявший его, еще издали заметив ораву немцев, спрятался от греха подальше и наблюдал за ними из-за укрытия.
В эту ночь Таня долго не могла уснуть. Она прислушивалась к каждому шороху. Вдруг где-то в самом центре села раздался выстрел, за ним другой. Автоматная очередь. И вот уже несколько автоматов, захлебываясь, залаяли, как деревенские злые псы. Потом все стихло.
Таня сжалась под одеялом. Прислушивается. «Что там произошло? Как там у хлопцев? Хоть бы с ними беды не случилось».
За окном послышались голоса, шаги. Подплыла и остановилась какая-то тень. Через тюлевые занавески видны силуэты вооруженных людей. Таня обмерла: «Неужели вернулись хлопцы? Может быть, раненого некуда деть — решили занести? Может быть…» Вскочила с кровати и бросилась в сени, чтобы открыть быстрее дверь. Но тут будто ее в грудь толкнули. Остановилась. Еще раз бросила взгляд на окно. Прислушалась. Стоят, разговаривают. Голоса незнакомые. Постой-постой… Вся напряглась. Мамочки! Да это же голос местного полицая. Ну, конечно, гундосит. А вот… немец что-то белькает по-своему.
Осторожно, чтобы не скрипнуть половицей, отошла от дверей, легла. Снова скрипит снег. Ушли. Таня лежала как в забытьи. Когда раздался стук в дверь, вздрогнула. Но осталась в постели. Прислушалась. Стучат снова. Только тогда поднялась.
— Кто там?
— Я, Таня.
Это Люба пришла с работы. Схватила сестру за рукав и потащила в угол, чтобы не разбудить мать.
— В селе полно фашистов, — рассказывала сестра, — вся полиция на ногах, ищут какую-то девушку в белом платке и белом полушубке. Говорят, ходила с вооруженными людьми — это были партизаны. Полицай возле зернохранилища видел. Меня задержали, все допытывались. Но я в черном.
— А что случилось?
— Сожгли все документы в комендатуре, на масло-пункте побили аппаратуру, все масло забрали. Зав-пунктом жандармы уже арестовали за то, что долго не отправлял масло со склада.
— Тс-с… Тише, — прервала Таня рассказ сестры. — И вообще матери ничего не говори. Они тут были.
