пожал плечами.
— Не знаю. Еще не решили. Ты телефон оставь свой, если мы с утра не решим, то позвоним тебе, когда вернемся.
— Хорошо, — мне не очень нравилась эта мутная схема, но я решил не показывать свое недовольство.
— А этот, «дядя» Толя разве с тобой не на связи? Он-то точно будет знать. Он по-любому с нами утром пойдет.
Мы сходили в наш шатер, я взял у Маши карандаш и на листке из блокнота написал свой домашний номер телефона.
Собирали оставшуюся еду, чтобы не привлекать запахом животных. Холодало, люди готовились ко сну. Наша группа не была исключением.
Я отнес Сане записку с телефонным номером. «Задержанного» я так и не увидел. Он встретил меня у входа и не дал мне заглянуть в их палатку через небольшое окошко, как бы невзначай преградив мне корпусом путь.
Это навело меня на нехорошие мысли. Скорее всего в Памирке*(тип палатки) горных спасателей никого не было. Но я ничего не сказал и отправился с Машей в сторону наших друзей. палатки.
* * *
Лагерь быстро обезлюдел.
Мы почти дошли, когда я остановился и случайно дотронулся до ее руки.
Маша тут же ухватилась за возможность, словно заранее этого ожидала, осторожно и ласково, погладила мою кисть и пальцы, как ребенка. Это прикосновения были приятны. Я повернулся к ней
— Пальчики твои холодненькие, — тихо сказала она, взяла мою ладонь в свои руки и начала согревать дыханием. — Новогодний ты мой, как же здесь здорово, Макс. Спасибо тебе за этот поход. Я если, честно, не думала, что буду тут так счастлива.
Маша старательно отводила глаза. Наш старый уговор еще действовал. Мы обещали оставаться друг к другу просто друзьями.
Я поднял голову посмотрел на небо, потом перевел взгляд на Машу, как бы оценивая ее слова и место в пространстве. Увидев ее побледневшее лицо и загустевшие глаза, погладил ее по руке в ответ. В душе снова разлилось тепло.
Она же, напротив, вдруг зябко поежилась, отпустила мою ладонь, повела руками по своим плечам и, не больше таясь, глянула прямо в глаза, тихо позвала осевшим голосом:
— Макс. Мне тоже холодно. Согрей меня
Я широко распахнул объятия, приглашая ее прижаться ко мне.
Ее руки в белых перчатка всплеснулись, словно птицы. Она сложила их на груди ее руки, прильнула к моему телу. Потом сильно обняла за шею. Я почувствовал ее теплое дыхание и жаркий разборчивый шепот на ухо:
— Ты не бойся меня, Макс! Разве я плохая подруга. Меня тянет к тебе. Ничего не могу с собой поделать. Прости, что это тебе говорю милый.
Она быстро осмотрелась по сторонам и никого не увидев рядом обожгла меня поцелуем.
Мягкие влажные розовые губы прильнули и я ответил ей против своей воли.
Кровь приятно закипела и отчаянно-гулко застучало сердце. А она нежно целовала все крепче и крепче и, преодолевая незримую дистанцию между нами, то замирала, то торопилась продолжить.
Я не сильной сдавил ее в своих объятиях и чувствовал под ее одеждой упругие женские округлости, молодое красивое тело, пышущее девичьей энергией. Сознание почти кричало «Стоп, пути обратно не будет. Не трогай её. Не смей. Она чиста, как горный родник»
Но Маша словно торопя меня, и разбивая мое сопротивление, сдавленно шептала:
— Ты всё можешь, всё можешь, всё. У меня никогда никого не было, но ты можешь всё.
Мне стоило огромного труда сдерживать себя. Ошеломленный происходящим, я стоял рядом с ней и мое сердце было готово выскочить из груди.
Я гладил ее затылок, шею, хватал пустой воздух и не мог надышаться, будто был в водолазном скафандре и мне прекратили подачу воздуха по шлангу.
Маша всё ещё прижималась к груди, и тихая грустная полуулыбка таилась в уголках ее губ.
Мы снова встретились глазами. Я хотел сказать ей что-то благодарное, ласковое, но не мог, не знал, как сказать так, чтобы это не оскорбило, не оттолкнуло и не оставило глубокого рубца на ранимой девичьей душе. Маша поняла меня, она чувствовала тоже самое наваждение и чуть хрипловато произнесла:
— Не нужно ничего говорить, я и без слов тебя понимаю. Ты хочешь быть со мной, тебе приятно. Но ты сдерживаешься и боишься меня обидеть. Вот видишь, Бодров, я понимаю тебя без слов…
— Да вижу.
— Кто-нибудь ещё сможет тебя так понимать? как я? Ну, скажи…
Я в благодарном порыве поцеловал ее мягкие, пахнущие чем-то ароматно-свежим, волосы.
— Так как ты — нет. Никто не сможет. Ты вкусно пахнешь.
— Чем?
— Будто бы забытым запахом черемухи. Не знаю, лесными цветами.
Она повернула мое лицо к себе и положила одну ладонь мне на щеку, а второй гладила шею.
Я снова ослепленный ее красотой, разглядывал вблизи её роскошные, затуманенные нежностью глаза.
Наконец я опомнился, отрезвел, отвернулся, чтобы скрыть свое смущение, вызванное собственным отказом.
Я обнимал ее и смотрел на ночное небо. Купол еще не потерял свою чернильную синеву, с золотыми вкраплениями мерцающих звезд. Сейчас балом правила зимняя причерноморская ночь. Часа через три все вокруг погрузится в прозрачно-зыбкую светлую пустоту рассвета.
Давно забытое ощущение, как будто и не было раньше такого никогда. Объятие, душа, тело, запах волос прильнувшей к тебе девушки.
Как же не хотелось спугнуть это чистоту молодости.
Я услышал вздох Маши и увидел, что по лицу ее катятся светлые дробинки слез. Маша смаргивала их, а они все катились и катились.
— Маш, ты что? — встревожился я и тоже взял ее лицо в руки к ней. — Ты… обиделась?
Маша сняла перчатки и провела ладонью по щекам, смахнула слезы, виновато-успокаивающе улыбнулась:
— Нет, Макс, не обиделась. Это я так. Это я по девчоночьему обычаю. — она вздохнула, голос ее окреп, но на мокрых ресницах по-прежнему вздрагивали слезинки. — ты же знаешь, что женщина и не женщина вовсе, если не поплачет. Ты не бойся, когда бабы в таких случаях плачут. Это от счастья. Я правда тебе благодарна.
— Пойдем спать, а то вон слезы твои замерзают и в алмазы превращаются.
* * *
Утро принесло ожидаемые новости.
«Задержанный» вместе с реквизированным оружием пропал. Точнее сбежал. С
аня и Ваня артистично нервничали, досадовали на то, что недоглядели, делали вид, что собираются на поиски.
Наши подозрения о том, что они могут быть каким-то образом связаны с копателями подтверждалась.
Мы успели перекинуться мнениям с «одесситом» с глазу
