легко могли бы позволить себе спиртное по тем зверским ценам, какие назначает Дьюи. Тетя Аделин передала бы звездный титул Колетт, а я бы с радостью оставалась на вторых ролях. И мы все еще были бы близки, как родные сестры.
– Он в меня не влюблен, – произнесла я наконец. – И моя мама терпеть не могла материк.
– Так это она, а не ты. Эх, надо бы тебе когда-нибудь съездить туда, посмотреть. Там просто невероятно.
– Да неужели? – Я провела пальцами по корешку книги, лежащей у койки Джеймисона.
– Уехав, я сразу же направился в Гарлем навестить маминых родственников. Бабушка сводила меня в джаз-клуб – я побывал там впервые. – Он помолчал, устремив взгляд куда-то вдаль и улыбаясь все шире. – Тогда я понял: Шарман – это, конечно, остров вечного праздника, но с материком не идет ни в какое сравнение. Там искусство. Культура. Джаз.
– На материке действует сухой закон, – напомнила я. – А еще там только недавно сообразили, что у женщин достаточно ума, чтобы голосовать. И, если не ошибаюсь, брак твоих родителей в большинстве штатов считался бы незаконным.
Он выгнул бровь:
– Значит, я должен оставаться на Шармане, где талантливых темнокожих акробатов заменяют на их менее способных белых родственников?
У меня вспыхнули щеки.
– Твоя правда.
– Мы оба понимаем, что дело не только в этом. – Он внимательно посмотрел на меня. – Вы с моим отцом что-то скрываете. Не хочешь рассказать мне, в чем дело?
– Выбрось материк из головы, и тогда, может быть, расскажу.
– И это говорит девчонка, которая хранит под подушкой подаренную мной монетку с материка.
Не успела я отругать его за то, что он копается в моих вещах, как Джеймисон пошевелился, и Роджер тотчас же вскочил и склонился над спящим другом. Меня не в первый раз потрясла их удивительная связь. Счастливчик Роджер – ему есть с кем поговорить обо всем на свете, от повседневных мелочей до серьезных проблем.
А некоторым приходится справляться в одиночку.
Глава 13
Джеймисон
Руководствуясь советом доктора Страттори – и настойчивыми просьбами Роджера следовать этому совету беспрекословно, – я пролежал в постели целую неделю и от скуки только и делал, что читал. Особую радость доставляли визиты родственников Роджера, но они разрывались между репетициями перед праздничным шоу и ежедневными представлениями. Так что, когда Лакс наконец предложила сводить меня к своей бабушке и показать ей фотографию, я уже успел затупить нож, вырезая карикатуры на Роджера и Тристу на мягкой древесине амбара.
Мы шли по Главной улице. Туристов было мало, летний ливень держал их взаперти.
– Можешь идти под моим зонтом, – предложила Лакс.
– Ничего, не растаю. – На перекрестке я остановился и огляделся. – Кроме того, я хочу смотреть по сторонам. Вдруг что-нибудь покажется знакомым.
– Ну и как, кажется?
Ничего. И в то же время всё.
Роджер и Триста считали, что я многое додумываю и фантазирую на пустом месте, но Лакс, кажется, спрашивала из искреннего любопытства.
– Камни на мостовой, – признался я. – Они уложены необычным способом.
– Если сильный дождь совпадет с приливом, – сказала она, бросив взгляд на мостовую, – эти улицы скроются под морской водой и ты ничего не увидишь.
Даже эта особенность казалась мне знакомой. Я подал Лакс руку, чтобы помочь перешагнуть через лужу, но она, ухмыльнувшись точь-в-точь как Роджер, с легкостью перепрыгнула ее сама.
– Что ты помнишь о своей семье?
– Очень мало. – Я обогнул груду разбитого стекла. – С четырех лет до шестнадцати я воспитывался в религиозном приюте для сирот. Святые отцы говорили, что мои родители живы, но бросили меня тут, потому что со мной слишком много хлопот.
Она чуть не споткнулась:
– Кем нужно быть, чтобы сказать такое ребенку?
– Плохим человеком. Поэтому я им не верю.
Мы повернули на юг. Дождь усилился, и Лакс приподняла зонтик повыше, чтобы прикрыть и меня. Я перехватил его, держа так, чтобы на нее не попадало ни капли.
Она украдкой взглянула в мою сторону:
– А что было до приюта?
У меня было много разрозненных воспоминаний – теплое одеяло, которым я накрывался до подбородка, ласковый поцелуй в лобик, но только одно из них было отчетливым.
– Помню, как ждал их. Много лет я был уверен, что родители ищут меня, но не могут найти, потому что я не там, где должен быть. Однажды я сбежал из приюта, хотел вернуться к ним.
Наказание было суровым: несколько месяцев я просидел совершенно один в комнате без окон. Ни гостей. Ни книг. Вообще ничего. «Если хочешь быть один, мы тебе это устроим».
Лакс молчала. Лишь дождь барабанил по зонтику.
Я с трудом проглотил комок в горле.
– Понимаю, как банально это звучит – ребенок-сирота тоскует по родителям. Смешно…
– Ничего смешного. Наоборот…
– Грустно?
– Немного. – Она грациозно обогнула еще одну лужу и остановилась, поджидая меня с зонтом. – Меня, наверное, тоже можно назвать сиротой.
– А где твой отец?
– Он с материка. Уехал еще до моего рождения. – Она, словно танцуя, порхнула к следующему тротуару, и каждый ее шаг был в такт музыке, доносившейся из соседнего отеля. – Почему тебя это удивляет?
Она считывала эмоции даже лучше Роджера. Я шел за ней не отставая; благодаря длинным ногам легко перешагивал через лужи, не выставляя себя на посмешище нелепыми прыжками.
– У тебя такая замечательная семья. Трудно представить, чтобы кто-то по своей воле покинул все это великолепие.
– Полностью согласна. Знаешь, там, за морем, лежит целый мир, но Шарман – это мой дом. Я бы никогда отсюда не уехала. – Она кивком указала на следующую улицу. – Что-нибудь кажется знакомым?
– Ничего конкретного. – Я зашагал в ногу с ней. – Значит, тебя не интересуют путешествия?
– Путешествия – для тех, кому не надо заботиться о семье. Или для людей с деньгами.
– У меня за душой ни доллара, однако я поездил по свету.
– Фи. Доллары. – Она наморщила нос. – Нужны мне эти ужасные материковые деньги!
Ревелли предпочитают драгоценные камни.
– Значит, ты не уехала бы, даже если бы могла?
– Конечно нет. Точнее, когда-то давным-давно мне хотелось объехать весь мир. – Она помолчала, балансируя на краю тротуара. – Когда я была маленькая, нашла в зрительном зале забытый кем-то журнал, а в нем – фотографии со всего света. Джунгли, пирамиды, города, ничуть не похожие на Шарман. Например, Новый Орлеан с его старинной красотой.
Ее улыбка стала мягче, точь-в-точь как в тот раз, когда она говорила о Колетт и Милли. На миг мне удалось заглянуть под ее холодную маску безразличия.
– Новый Орлеан великолепен, – сказал я ей. – Тебе бы там понравилось.
– Ты там бывал? – Затем, словно спохватившись, она покачала головой. – Впрочем, какая разница? Я тогда была всего лишь маленькой девочкой, прогуливавшей уроки танцев.
Дождь хлынул как из ведра, когда мы свернули в узкий переулок. Я замедлил шаг, не в силах отделаться от странного ощущения, будто за нами следят.
– Если я и вправду с Ночной стороны, возможно ли, что во мне есть хоть капелька магических способностей?
Я подумывал спросить об этом Роджера и Тристу, но они сомневались в моем шарманском происхождении.
– Скорее всего, нет. Для этого кто-то из твоих родителей должен быть выходцем из магической семьи. Таких здесь всего пять. Существуют люди, у которых есть способности сразу нескольких кланов, но это большая редкость. Большинство жителей Шармана не владеют магией.
Так я и думал. Судя по всему, я самый обыкновенный человек.
Сквозь пелену дождя я различил впереди высокий силуэт. Под темным зонтиком, в гладком черном плаще.
Лакс замедлила шаг и жестом остановила меня.
– Кто это?
– Джордж Хронос, – прошептала она.
Еще один брат Тристы. Тот, кто пытался сбросить на меня ящик.
Словно подслушав мои мысли, он резко обернулся в нашу сторону. Лакс толкнула меня к кирпичной стене и прикрыла наши лица зонтиком.
– Не смотри на него.
Как будто мне хотелось смотреть на кого-то, кроме нее.
Ее лицо было совсем близко. По мягким линиям стекали капли дождя. Взгляд умных глаз был устремлен на меня, но все внимание было приковано к высокомерному человеку, чьи шаги по лужам звучали все отчетливее. Она не боялась, лишь прислушивалась. Ждала.
