— О чем ты? — спросила она.
Луиджи досадливо поморщился.
— Я отлично понимаю. Мелисса, что в твоем кругу заключать брачные контракты не принято. Но ты можешь быть уверена, что Джованни свято блюдет твои интересы и позаботится о том, чтобы обеспечить тебя должным образом. Так что предоставь все ему и ни о чем не беспокойся. Что до остального, с тем же успехом можешь положиться на Лауру. Здесь она, словно рыба в воде. — Луиджи коротко улыбнулся. — В конце концов, последние лет десять она только и мечтала, что об этом дне!
— О каком таком дне? — Мелисса по-прежнему ничего понимала.
— Дне моей свадьбы, — сухо пояснил он.
Молодая женщина резко выдохнула — ощущение было такое, словно под ногами у нее разверзлась пропасть. После всего, что было, после всего, что ей довелось испытать, этот новый смертоносный удар окончательно сокрушил ее.
— Ты… женишься? — пролепетала она, уронив руки.
Луиджи посмотрел на нее как на ненормальную.
— Ты что, вообще не слушала, что я тебе битый час втолковывал? — Таким тоном он вполне мог бы отчитывать проштрафившегося подчиненного. — Мы с Джованни составили брачный контракт. Согласно его условиям ты будешь превосходно обеспечена. Лаура возьмет на себя организацию церемонии. Я бы предложил обойтись без церковного бракосочетания.
Я так понимаю, ты не католичка, но, если пожелаешь, я могу договориться, чтобы ты прошла катехизацию, приняла католичество, — и тогда любая из римских церквей в нашем распоряжении. Словом, захочешь ли ты шумной свадьбы или тихой, в узком кругу или, напротив, на глазах у широкой общественности — тебе достаточно только слово сказать. Лаура займется всеми необходимыми приготовлениями.
Мелисса чувствовала, что теряет сознание.
— Наша свадьба… — повторила она, и голос ее беспомощно прервался.
Луиджи шагнул вперед.
— Наша свадьба, — твердо повторил он. И, набрав в грудь побольше воздуха, продолжил:
— Мелисса, мы должны пожениться, это же очевидно. Разве ты сама не понимаешь?
Молодая женщина медленно покачала головой.
— Нет. Не понимаю. — Голос ее звучал еле слышно.
В глазах Луиджи что-то изменилось. И в интонациях — тоже.
— В самом деле?
У Мелиссы перехватило дыхание. Его слова звучали лаской — столь же осязаемой, как если бы он погладил ее по плечу. И в груди ее вновь стеснилось от боли.
— В самом деле не понимаешь, Мелисса?
Луиджи протянул к ней руку. Синие глаза засияли мягким светом.
Молодая женщина резко отпрянула. Словно возводя между ним и собой незримую преграду. Решительно отвергая все попытки примирения.
— Нет! Не понимаю! — яростно выкрикнула она. — Не понимаю и не желаю понимать! Это нелепость! Абсурд!
Глаза Луиджи снова полыхнули гневом.
— Только попробуй сказать об этом Джованни! Или Лауре! — Он саркастически усмехнулся. — Оба просто исстрадались от угрызений совести. И каждый считает, что в… произошедшем виноват только он один. Джованни корит себя за то, что не сказал жене правды с самого начала. А Лаура никак не может простить себе… — голос его зазвучал почти мрачно, — что настолько в тебе ошиблась. — Луиджи посмотрел на молодую женщину в упор. — Наш брак — единственный способ примирить их со случившимся. Единственное средство спасения, если угодно.
Но Мелисса отрицательно покачала головой.
— Если ты любишь отца так же сильно, как я люблю сестру, тогда тебе придется согласиться на то, чего они от нас хотят. Положение поправит только брак. — Лицо Луиджи посуровело, в голосе зазвучала сталь. — Джованни с Лаурой считают, что ты обесчещена.
— Обесчещена? — не веря ушам своим, повторила Мелисса.
— Ты в Италии, не забывай, — произнес Луиджи. — В Италии отец защищает и оберегает свое дитя. В Италии принято держаться друг за друга, родственные узы здесь святы. Джованни считает, что подвел тебя, предал, не смог уберечь. И в результате случилось… то, что случилось. А Лаура казнит себя за то, что натравила на тебя… меня. И она, и Джованни твердо уверены: загладит подобное бесчестье лишь законный брак. Тогда и только тогда наши семьи примирятся.
Мелисса вскинула голову и долго, невероятно долго вглядывалась в лицо собеседника.
Затем коротко, презрительно бросила:
— В жизни не слыхала ничего омерзительнее! — И, резко повернувшись, вышла из комнаты.
Мелисса пересекла мраморный вестибюль.
Шла она, пошатываясь, нетвердой походкой.
Порой хваталась за стену, чтобы не потерять равновесия. Едва она достигла лестницы, как двойные двери гостиной распахнулись и навстречу ей выбежала Лаура.
— Ну как? Договорились? Все в порядке?
Исхудавшее лицо Лауры сияло. Глаза лучились надеждой, но в их глубине Мелисса различила затаенную боль, порожденную чувством вины. Неизбывной вины. Вслед за Лаурой вышел ее муж. Как он бледен, как изнурен! Да, угрызения совести совсем его измучили…
Молодая женщина переводила затравленный взгляд с мачехи на отца. И с каждой секундой тело ее цепенело, наливалось смертельным холодом. Да они же и впрямь решили выдать ее за Луиджи! Это они серьезно! Это не шутка и не издевка!
— Мелисса, детка… — Голос отца дрожал и срывался от тревоги. — Дорогая моя девочка!..
Вот и Лаура тоже вся извелась.
Мелисса посмотрела на мачеху, терзаемую виной и мыслью о собственном бесплодии. Несправедливо заподозрив мужа, она причинила зло его дочери… Затем перевела взгляд на отца, который распахнул ей объятия и ввел в свою жизнь, ни в чем не усомнившись, ни о чем не спрашивая, исполненный благодарности судьбе.
Теперь и его мучает совесть — ведь он чувствует себя в ответе за случившееся. Не его ли скрытность навлекла на дочь беду?
Позади раздались тяжелые шаги, они неуклонно приближались. И вот Луиджи встал рядом с ней. Мелиссе захотелось отойти, отстраниться, но тело словно оцепенело. Ощущение было такое, что ее парализовало.
Джованни произнес что-то по-итальянски.
Резко. С вопросительной интонацией.
Луиджи ответил. Ровным, невозмутимым тоном.
Мелисса услышала свое имя — только это она и смогла разобрать. Две пары глаз обратились к ней — отца и мачехи. Эти двое излучали напряженность — словно холодные волны расходились от них во все стороны. Ощущая их всем своим существом, молодая женщина цепенела еще больше.
— Мелисса?
Да это Луиджи. Луиджи произнес ее имя. Луиджи задал вопрос, формулировать который не было никакой надобности.
А теперь вот оцепенел и ее разум. Молодая женщина ровным счетом ничего не чувствовала.
Ничего, кроме роковой неотвратимости.
