патрона», которую с блеском исполнял столько лет. Матисс случайно увидел прогуливающегося Щукина и хотел было подойти к нему, но Сергей Иванович отвернулся, чтобы не дай бог не встретиться с ним взглядом. На этом отношения были навсегда порваны. Хилари Сперлинг считает, что оба обижались на непонимание и каждый считал себя потерпевшей стороной. Бежавший от советского режима Щукин потерял все, включая картинную галерею, и не понимал, как может Матисс этому не сопереживать. Матисс тоже искал сочувствия — мало того, что за время войны он лишился главных покупателей, практически все написанное им за последние десять лет исчезло неизвестно куда: американцы Сарра и Мишель Стайн продали коллекцию, купленные Щукиным и Морозовым картины национализированы. Их он точно больше никогда не увидит.
Глава двенадцатая. Магия и гипноз Пикассо
Александр Бенуа в 1911 году назвал Москву «городом Гогена, Сезанна и Матисса». Через три года ему следовало бы назвать Москву еще и «городом Пикассо». Заявление на первый взгляд парадоксальное, но к 1914 году с щукинской коллекцией Пикассо не мог конкурировать ни один частный коллекционер — ни в Европе, ни в Америке.
Впервые Сергей Иванович увидел картины испанца (Пабло Руис Пикассо оставался испанским подданным до конца дней) в 1906 году в галерее Воллара. Во второй раз он обратил внимание на его работы у Стайнов. Потом Матисс повел его в мастерскую Пикассо на Монмартр посмотреть «Авиньонских девиц». Сарказм и гротеск Пикассо были полной противоположностью блаженству и безмятежности искусства Матисса. Гертруда Стайн уверяла, что, увидев «Авиньонских девиц», Щукин, «который так восторгался живописью Пикассо», сказал ей чуть не плача: «Какая потеря для французского искусства!» Верится в этот апокриф с трудом — с чего, спрашивается, русскому коллекционеру так болезненно реагировать на творчество мало ему известного художника, да и мадемуазель Стайн часто намеренно путала даты и события. Дошло ли щукинское высказывание до Пикассо или нет, но художник сделал карикатурный портрет-шарж русского любителя современного искусства: на его рисунке monsier Shchukim (именно так написана фамилия) напоминал поросенка — нос пятачком и свинячье ухо. Тогдашняя подруга Пикассо Фернанда Оливье описала внешность русского, пришедшего в мастерские художников в Бато Лавуар, легендарную Плавучую прачечную, где она жила тогда вместе с Пикассо, тоже далеко не в восторженных выражениях.
Ей запомнился «невысокий, незаметный, бледноватый человек с большой головой и похожим на поросячью маску лицом. Сильное заикание причиняло ему страдание, он с трудом объяснялся, и это смущало его… Техника Пикассо была для русского открытием. Он купил два полотна, заплатив очень большие по тем временам деньги, — одним из них была прекрасная „Дама с веером“ — и с той поры сделался верным клиентом». Так утверждала в мемуарах «Пикассо и его друзья» Фернанда Оливье. Сам же Щукин рассказывал, что рискнул приобрести полотно Пикассо исключительно ради полноты коллекции, да и торговец отдавал картину так дешево, что нельзя было не соблазниться. «Щ. купил мою картину у Саго, портрет с веером», — с гордостью написал Пикассо Гертруде Стайн в конце сентября 1909 года. Мадемуазель Стайн была рада за приятеля. У нее, как и у Щукина, имелся дар открывать художников. «Надо сказать только три раза за всю мою жизнь я встречала гениев и всякий раз у меня внутри звенел колокольчик и я понимала, что не ошиблась, и надо сказать, каждый раз это было до того как становилось принято замечать в них черты гениальности». Одним из них был Пикассо. За четыре года до Щукина Стайны, Гертруда и ее брат Лео, купили своего первого Пикассо в том же магазинчике Кловиса Саго, бывшего циркового клоуна. Беззащитно-розовая «Девочка с корзиной цветов», раздражавшая Гертруду тонкими «обезьяньими» ногами, обошлась им в 150 франков. Брат с первого взгляда полюбил Пикассо и назвал его «гением и первой величиной среди ныне живущих рисовальщиков». Очень скоро брат и сестра поменялись ролями: Лео отрекся от Пикассо-кубиста, а Гертруда, наоборот, сделалась почитательницей художника. Она считала, что лучше других понимает Пабло; ей нравилось называть его «Bazarov» — русский нигилист из тургеневского романа (американская писательница Гертруда Стайн неплохо знала русскую литературу) и художник-разрушитель казались ей родственными душами.
Если Матисс регулярно выставлялся на Салонах, то Пикассо — никогда, и увидеть его картины в то время можно было только в доме номер 27 по рю Флёрюс в Париже. Ну а чуть позже еще и в Знаменском переулке в Москве. Сергей Иванович вспоминал, что долго не решался вешать картину Пикассо. «Она враждовала со всеми и вносила резкий диссонанс во все собрание», — речь шла о жесткой, геометричной «Женщине с веером».
«Я понимал, что в моей галерее ее не с кем вешать рядом. Наконец я повесил ее недалеко от входной двери, в полутемном коридоре, в котором никаких картин более не было.
По этому темному коридору мне каждый день приходилось проходить в столовую к обеду. И вот, проходя мимо картины, я невольно бросал иногда на нее взгляд. Через некоторое время это стало входить в привычку, и я стал так же бессознательно, по ходу, смотреть на нее ежедневно. Прошел приблизительно месяц, и я стал сознавать, что, не взглянув на картину, чувствую себя за обедом не по себе, мне чего-то не хватало. Тогда я начал глядеть на нее дольше, у меня было такое ощущение, точно я набрал в рот куски битого стекла. И вместе с тем я стал смотреть на нее не только при обеде, но и в другое время…
И вот в один день я ужаснулся. Я почувствовал в картине, несмотря на то что она была бессюжетная, железный стержень, твердость, силу… Я ужаснулся, так как все остальные картины моей галереи вдруг стали мне казаться без стержня, точно сделанными из воды, и, что самое страшное, мне не хотелось больше видеть их, они стали для меня неинтересны и бессмысленны. Мне стало с ними скучно.
Я купил вторую картину. Я уже чувствовал, что не могу жить без него [Пикассо]. Я купил еще… Он овладел мною окончательно, и я стал покупать картину за картиной…» Вот такой рассказ записал за С. И. Щукиным частый посетитель его галереи Николай Рудин[60].
Доверительных взаимоотношений, подобных тем, что установились с Матиссом, между Щукиным и Пикассо не существовало. В мастерской художника картин он почти никогда не покупал и собрал свой музей Пикассо (пятьдесят одна работа!) в основном с помощью Канвейлера, бывшего до войны главным агентом Пикассо.
Даниель Анри Канвейлер приехал в Париж из Лондона и весной 1907 года открыл «маленькую, как будто с иголочки галерею» на рю Виньон, 28. Сын немецкого бизнесмена в свои двадцать три мало разбирался в торговле произведениями искусства и в круг парижских маршанов вхож не был. Тем не
