милицию плевать? Ошибаешься. Дело можно возбудить по вновь открывшимся обстоятельствам, и отправишься ты в камеру к дружкам-рецидивистам. Не то они соскучились по молодому петушку…
Он не договорил: за спиной хозяина квартиры послышались шаги, и в прихожей появился человек, чье лицо Шимко узнал мгновенно. От страха онемел – встретить здесь главу республики он никак не ожидал.
– Я все слышал, – сообщил Машеров, встав плечом к плечу с Коровкой. – Не пытайтесь оправдаться, подполковник. Только что вы угрожали герою-пограничнику посадить его в тюрьму по сфабрикованному делу. Я ведь не ошибся?
Подполковник не ответил – язык не подчинился.
– До сегодняшней минуты я предполагал, что случившееся ранее – досадная ошибка, – продолжил первый секретарь. – Теперь же убедился: столичная милиция забыла про закон, воротившись к временам, когда дела в отношении невиновных граждан штамповали пачками. Кто велел вам взять такое заявление? Говорите!
– Начальник УВД, – сиплым голосом произнес Шимко. – А ему – министр.
– Ясно, – зло прищурился Машеров.
Подполковник понял, этим двум несдобровать, а ему теперь – тем более. Машеров перевел взгляд на китель подполковника, где рядком висели орденские планки.
– Партизанская медаль?[3] – он поднял бровь.
– Вторая степень, – подтвердил Шимко.
– В каком отряде воевал?
– Соединение «Тринадцать».
– У Гришина?[4] Ну, что ж ты, партизан?.. – Машеров потемнел лицом. – Помнишь, как в войну мечтали: хотя бы месяц мирной жизни? За это умереть не страшно было. Минуло четверть века без войны – живи и радуйся, а вы что творите? – он помолчал. – Вот что, подполковник. Погоны ты, конечно, снимешь – милиции такие не нужны. Пойдешь в народное хозяйство. Но, если вдруг узнаю, что приложил руку к аресту невиновного, отправишься в колонию. Ты понял? Прочь с глаз моих!..
Шимко не помнил, как спустился, сел в машину, приехал и вошел в свой кабинет. Хотя теперь уже и не его… Сегодня же последует приказ по министерству. Машеров слов на ветер не бросает и на расправу крут. А тут еще его упрек… Все было так, о мирном времени они мечтали. Считали, кончится война, начнется замечательная жизнь. Они забудут грязь и кровь, ожесточение и смерть. Счастливо будут жить. Так все и вышло. Шимко отправился учиться, затем – служить в милицию. Старался, рос в звании и должности. И не заметил, как собственное благополучие и карьера отодвинули в сторону то, чему он раньше присягал. Закономерный крах судьбы… И ладно бы своей, в конце концов, не воевать пошлют. В отряде было пострашнее. На зоне тоже жизнь… Но сын, которому отец – пример для подражания… Его за что?
Подполковник размышлял недолго. Машеров прав, он хорошо пожил – и не месяц – четверть века. Жаловаться грех. Надо дать возможность пожить и сыну. Его отец не будет изгнан из органов с позором и не отправится в колонию. Умрет на боевом посту. По какой причине – второстепенно. С мертвых спроса нет. Сын окончит школу и получит назначение. Пусть служит, радуется жизни. Там, в лесах, они за это воевали…
Шимко взял лист бумаги, ручку, написал большими буквами: «Прошу партию меня простить. Не наказывайте сына». Положил на стол записку и достал из сейфа табельный «Макаров». Снял с предохранителя и загнал патрон в патронник. Выдохнул, поднес к виску и нажал на спуск…
***
Ольга пребывала в сладкой неге. То, чего она боялась прежде, оказалось глупым опасением – близость принесла ей не испытанное ранее наслаждение. Для начала Борис накормил ее рассольником, а потом отправил в ванную – принять душ с дороги. Сам, пока она плескалась, разложил и застелил диван. А, когда она несмело подошла, мягко обнял и стал нежно целовать. Ольга не заметила, как они оказались на диване. Он продолжил целовать ее, гладя и шепча ей что-то ласковое. А потом они соединились воедино… Это было так необыкновенно хорошо! Ольга будто воспарила в небеса. Каждое его движение приносило ей блаженство, и оно все нарастало – до тех пор, пока не завершилось пиком сладострастия. Не сумев сдержать эмоции, Ольга даже закричала – громко и протяжно. Он в ответ ускорился в движениях, а затем разъединился с ней, сам при этом застонав. Наслаждение ушло, но осталась нега с чувством радости от того, что она перед этим испытала. Голова ее лежала на плече Бориса, он же ласково и нежно гладил ее грудь.
«Зря я так боялась, – улыбнулась своим мыслям Ольга. – Это было замечательно! Только вот…»
Она подняла голову с плеча Бориса и склонилась над его лицом.
– Ты не разочарован?
– Чем? – он удивился.
– Тем, что я не девушка.
– Нет, – ответил он.
– Почему? – спросила Ольга. Знать ответ она хотела.
– Будь иначе, мне пришлось бы сделать тебе больно.
– Да, – вздохнула Ольга, – было очень больно. Я сейчас об этом расскажу.
– Стоит ли? – покрутил он головой.
– Да! – сказала Ольга. – Я хочу, чтоб ты об этом знал. У меня был жених, мама мне его нашла. Выпускник МГИМО, сын заместителя министра иностранных дел. Поначалу он мне нравился, и Геннадий мной увлекся. Все хотел, чтоб мы быстрее поженились. Объяснял, что иначе не получит назначение в посольство за границей – холостых туда не отправляют. Но меня все же что-то останавливало, я сама не знала, что. И тогда вдруг он зазвал меня к себе, напоил вином, а когда я захмелела, отвел в спальню, где и все произошло. Сделал это, наверное, чтоб сговорчивей была. Я сопротивлялась, не хотела, только он добился своего… – Ольга помолчала. – После этого я с ним порвала. Он звонил, пытался извиняться, говоря, что слишком много выпил, только я не стала слушать. Он скотина и насильник!
– Бедная моя ты девочка, – он привлек ее к себе и коснулся нежно губ. – Дай я пожалею мою маленькую птичку.
– Пожалей, – шепнула Ольга, ощутив нахлынувшую радость. – Обними меня покрепче…
Спустя некоторое время он сказал, нежно гладя ее тело:
– То, о чем ты рассказала, выброси из головы. Не было такого в твоей жизни. Я твой первый и единственный мужчина.
