— О чем ты говоришь, Руди?
— Ты обладаешь силой — дикой, мощной и неуправляемой. Я помогу тебе, насколько смогу, Торвик Ларсен. Но решать будешь ты и выживать будешь сам, Ларсен — в этом Сауле тебе не соврала. Поэтому сейчас сними предмет с груди и положи его в рот, мать твою.
Виктор молча принял меч из лапищи Фоссена, перепилил леску и положил предмет за щеку. Шелкопряд, несмотря на наличие на нем видимых заусениц из проволочного шелка, не царапался ничуть, был идеально гладким.
— П-дем, — мыкнул Торвик, катая шелкопряда во рту, пробуя его на язык так и эдак.
Они дошли до ринга, обозначенного белой веревкой. Виктор шагнул внутрь, стянул майку через голову и сел, скрестив ноги, рядом с татуированными бойцами, ожидавшими схваток. Соседом Вика оказался норвежец, годившийся ему в двойняшки больше, чем родной брат Миколас. Накачанный норманн двухметрового роста, с длинными белыми волосами, расписанный татуировками, как уголовник. Только тату были совсем другого смысла и окраса, чем у русских урок. Длинные готические и рунические надписи. И какая-то бабенка с голой грудью и в шлеме — вероятно, валькирия. Впрочем, Вику было без разницы. Он думал только о том, чтобы ему не сломали протез. Изготовить подобие протеза Вик мог бы и сам — не зря он был отличным чучельником. Но только подобие. Протез был сделан в Петербурге, набит особыми шариками, идеально подходил к культе и стоил Ларсену, инвалиду войны, ноль тысяч евро и ноль центов. Сломай его — и придется ехать в Литву, где нечто подобное, но в десять раз хуже, обойдется Вику тысяч в восемь евро. А можно сделать и тут, в Норвегии, одной из самых дорогих стран мира. Ларсен уже узнавал — ему, не гражданину, не имеющему социальных льгот, это обошлось бы в двадцать пять тысяч крон. На такие деньги нормальному норвежцу можно жить припеваючи целый год. А норвежцу ненормальному, кем и был Вигго, жить лет десять. Только, правда, без ноги.
Вот о чем переживал Вигго Ларсен, сидя на лужайке. А сосед его мучительно размышлял, как победить в турнире.
— Ты — тот самый Торвик? — спросил сосед, посидев немножко. — Сколько ты хочешь, чтобы я тебя победил? Двести крон устроят? Это хорошая сумма, русский.
— Иди на хрен, — лениво ответил Виктор, отправив шелкопряда языком вправо и вниз, поместив его между щекой и зубами. — Я немножко русский, да. Но это не повод для того, чтобы не отмутузить тебя и не провезти мордой по грязи вдоль всей арены.
— Ты инвалид! — нервно заявил здоровяк. — Правая нога — протез почти до середины голени. Я буду бить тебя по ноге, и твоя деревяшка отвалится!
— Бей, — флегматично разрешил Виктор. Только что он тревожно размышлял о судьбе своей конечности, но теперь отчетливо увидел, что здесь его, «русского гиганта», явно боятся. — Я отдан Тору, и он защитит меня.
— Тор! — фыркнул сосед. — Здесь все отданы Тору! Ты в курсе, что Один — любимый фашистский бог? А мы все — антифашисты, пацифисты, пофигисты, хиппи, свободные люди. Поэтому все мы отданы Тору. Ну, может, процентов десять — лютеране и отданы Иисусу. Белый Христос им судия.
— Ты на самом деле антифашист?
— Я? Стопроцентно! Мою семью расстреляли фрицы! Бабушку, двух моих теток и трех моих дядьев! За что? За то, что дед мой утёк в леса и бил фашистов, пока они не кончились. Эти твари называли нас не до конца выродившейся арийской расой! Гады! — Сосед сжал могучие кулаки. — Не думай, русский, что я не знаю, что вы сломали хребет Гитлеру. Я все про вас знаю! У меня карта Сталинграда висит на стене! Но если мы схлестнемся с тобой сегодня, не жди пощады. Сегодня я постараюсь выиграть турнир. А тебе, извини, я просто сломаю деревяшку. Она ведь дорого стоит? По-моему, тебе лучше встать прямо сейчас и уйти.
Тут Вик отчетливо понял, кто не вор. Этот парень, лет на десять моложе его, точно не был вором. Что нисколько не облегчало задачу, учитывая то, что остальные три тысячи человек, норвежцев и туристов, в большинстве своем китайцев, мужчин, женщин и даже детей, слоняющихся по деревне, могли оказаться ворами.
— Как тебя зовут? — спросил Виктор.
— Йоуст.
— Дай лапу, Йоуст.
Парень протянул лапу, и пальцы его хрустнули в гигантской клешне Вика. На самом деле не имело смысла проводить поединок — хватило бы и такого рукопожатия, чтобы понять, кто чего стоит.
— Я могу сломать тебя, Йоуст, — сказал Вик. — Я калека. Ты молодой, не хочу, чтобы ты остался калекой из-за меня. Понимаешь, это так просто — остаться без ноги. Идешь себе, идешь по дорожке по Афгану, и вдруг — бабах! Противопехотная мина. А потом ты в сознании валяешься в кустах и видишь стопу перед собой. С нее взрывом сорвало ботинок. Это твоя стопа. И ногти… Ты не стриг их два месяца, потому что некогда было. И вот она лежит перед твоей мордой, почти впритык. И эти черные ногти и обуглившиеся пальцы… А ты пытаешься встать на ноги, но не на что, потому что ноги нет… Теперь ты будешь бить меня по деревяшке, Йоуст?
— Нет. — Йоуст прижал ладонь к глазам. — Прости меня, Торвик!
— Иди к чертям, жлобина! Хватит сопли размазывать! Ты пойдешь со мной драться. Я положу тебя или ты меня… не в этом дело. — Виктор закатил обратно за зубы шелкопряда, норовящего свалиться под язык. — Не в этом.
— А в чем?
— Дело в том, чтобы выжить. И остаться при этом человеком, а не превратиться в свинью. Вот так, Йоуст.
* * *
Потом в центр ринга вышел староста деревни Фоссен. Он объяснил правила глима. Правил было много, но суть их была проста: выигрывает тот, кто оставит противника на земле, а сам при этом встанет на ноги в полный рост. Удары запрещаются категорически. За волосы, уши и за нос хватать нельзя, глаза не трогать. За ринг вылетать можно. Одежду с противника стаскивать можно — и штаны, и даже трусы, если это нужно для победы.
Все было понятно.
Говорил Руди на английском, громко и четко. Старался, само собой, для иностранных туристов, коих из зрителей было большинство. А потом жестом приказал подняться всем участникам грядущих поединков и представил каждого. Все, кроме четверых, были норвежцами, давно уже известными местным, и их приветствовали громким ором и аплодисментами. Особенно шумно приветствовали здоровяка Мортена. Двое борцов приехали из Швеции — один из них был атлетического сложения, бритый наголо, второй, с длинными желтыми волосами, телосложением напоминал центнер квашни, сбежавшей из бочки. Единственный датчанин был невысоким, кряжистым, но подсушенным. Почти полностью, включая лицо, он был покрыт необычными татуировками — красными и черными, изображающими языки пламени и молнии. Представляя Виктора, Рудольф остановился и положил ему руку на плечо.
— А это, — сказал он, — наш гость из Литвы, Торвик Ларсен. Он советский офицер, воевал в Афганистане, и ему оторвало миной ногу. Вот примерно досюда, — Руди нагнулся и точно показал, докуда доходил протез Вика. — Поэтому, в порядке исключения, он будет бороться в армейских ботинках.
— Эй, — крикнули из толпы, — это нечестно! Наши все босиком, а этот детина будет в танковых гусеницах! Да он всех наших инвалидами оставит!
