абсурдным. Как же так? – какая-то досужая мысль, какая-то абсолютно эфемерная субстанция, натуральный пшик человеческого ума и вдруг выходит, что все твои усилия в жизни были сделаны зазря. И плоды тех усилий уж не дано тебе больше увидеть, ни подержать в руках! Не мысль, а дурь несусветная. И в жизни, его жизни, так быть не должно. Истовая потребность усладить свою душу тем, чем услаждал он её многие-многие годы придала ему такие силы, что он всё же сумел не только открыть глаза, но и сподобился даже сделать глубокий вдох. Но грудь расправилась лишь чуть-чуть. Так что, алчущий взгляд – вот и всё, что было от него прежнего. Безвольное тело и в стальных тисках грудина – вот и всё, чем он оказался нынешним. И делать теперь, что?
Судьба нетленная всегда проста,
Ни фарса нет, ни лжи и клеветы,
Но схожесть в ней белённого листа,
Где свой удел напишешь только ты: Впрочем, именно ему ответ был очевиден. Ответ пребывал в нескольких метрах от него. Надо было только встать, сделать несколько шагов и протянуть руку. Но руки ему не повиновались. Поднять их не было никаких сил, лишь пальцами он мог шевелить едва-едва. Теми пальцами, что ещё вчера легко складывались что в кулак, что в щепотку. А главное, эти пальцы ещё вчера, да и не только вчера, а все его годы очень цепко удерживали в руках всё то, что ему и было от этой жизни нужным. А теперь … Господи, а теперь можно это всё можно было только поминать. Бессильно лежать и поминать, как шестилетним мальчонком купался он с ребятами из соседнего дома в речке, и как нашёл в песке блестящий металлический рубль. И рубль этот блестел своим белым металлом в тысячу раз ярче самого солнца. А потом они всей гурьбой шли домой, и всё внимание детворы было приковано к нему. К заветного для всех рубля счастливому обладателю. И он действительно был счастлив. И от своей находки, и от всеобщего к нему внимания. Всю дорогу он был счастлив, и когда поднималась ребятня по крутому склону берега, и когда шла по пыльной узкой тропинке. А потом оказались они возле магазина. Там, где продают мороженное. Но он прошел мимо, не окликаясь на умоляющие просьбы ребят. Он пошел дальше, а все другие остались стоять возле магазина и разочарованно смотрели ему в спину. Но это совершенно не мешало ему оставаться по-прежнему счастливым. «Каждому своё», – он ещё тогда не знал этой истины, но нутром почувствовал её именно в тот день.
Как много разных истин в свете,
Но нам познать не всё дано –
Их не свести в одном завете,
Как не объять в любом совете –
Хотя б постичь, что суждено …
Пожалуй, случай – это то,
О чём мечтается всерьёз,
Когда мечта нее баловство,
То и удача не курьёз …
Как судьбе не упираться,
А итог, порой, один:
Всё ж придётся посчитаться
С тем, что требует людин …
Потом было много ещё истин. Он постигал их по-разному. Но все они были исключительно ему в прок. Вот уж действительно, судьба. Всякая дурь, вроде «Сам погибай, а товарища выручай», или «Не имей сто рублей, а имей сто друзей» к нему не цеплялась. Ни каким боком. Раз за разом он оказывался лишь в том месте, где был прибыток, и лишь в то время, когда тот прибыток был именно его. Взять хотя бы всё то, что с связано с Танькой. Её на своём жизненном пути встретил, когда ему за тридцать было. К тому времени он, как и многие в стране, по части финансов крепко просел. В начале девяностых в родном городишке доходных занятий для обычного люда почти, считай, что не было. Весь бизнес, даже самый мелкий, люди в колчанных куртках и спортивных костюмах <и с битами в руках> под себя подмяли. Служба занятости, правда, была, но толку-то. Никакой специальности у него не было. Школу он бросил в пятнадцать лет, едва до восьмого класса дотянув. И никуда больше не пошёл: ни в техникум, ни в ПТУ. Пошёл он на вещевой рынок. На работу спекулянтом утроился, так сказать. Благо задел, в виде музыкальных пластинок импортных и той же жвачки у него имелся. Да и опыт «работы» имелся, ещё с младших классов в подобном бизнесе стал себя пробовать. В общем, не мудрено, что дела у него пошли сразу в гору. Через пару лет, так называемой, в стране перестройки имел он почти-что всё: и кубышку немалую, и шмотья всякого, и даже квартиру с машиной. Жилплощадь, правда, ему по завещанию от бабки досталась, а у машины была весьма потрёпанная судьба. Но какие его годы – будет, обязательно будет у него и вилла с видом на море, и белоснежная яхта. Но ни вилла увы, не случилась, не случилась и яхта. Случился ему двухлетний срок за спекуляцию. Вышел он в начале января девяносто первого, а уже в феврале за стремление к наживе сажать перестали. Вот уж где благое время для практичного человека. Да недолго то времечко было, недолго. К концу года социализм накрылся медным тазом44. Смена экономической формации случилась, так сказать. И многое то, что раньше, в эпоху социализма и дефицита, можно было продать с лёгкость и в три дорога, теперь, при капитализме, сбывалось с большим (если продавать честно, без всякого развода) скрипом. Теперь лишнюю копейку приходилось выторговывать чуть-ли не полдня. И не успел свой жалкий барыш в карман положить, как тут же крепкие ребята суровым видом к тебе подходят – поневоле почти всю прибыль «дяде» отдашь. Спасибо, что хоть дочиста не обирали. Дойную корову, так сказать, на мясо режут лишь в случае, если она доиться не желает. Вот в ту пору он и повстречал Татьяну. Чем она его пленила – ну, совершенно, не понятно. Худесенькая, малэсенькая, да к тому же и библиотекарша. А какой навар с библиотеки? – лишь списанные потрёпанные книги, да и только. А книги к тому времени и на фиг стали никому не нужны. Ну, если только … кожаные переплёты на обед варить, зарплату-то по полгода не платили. Впрочем, тогда им обоим было не до шуток. И до сцен красивой жизни тоже. А какого-нибудь шику, когда он за Танькой
