за то, чтобы вернуться туда. Но тот родной дом у нас отняли… а затем и другой, когда султан устроил засаду в Измане.
А здесь родным домом и не пахнет ‒ нет у нас его больше.
Чем ближе мы подходили, тем очевиднее становилось, что в Пыль-Тропе царит мёртвое запустение. Ни одного звука не было слышно, ни одна занавеска в окнах не дёрнулась. У меня зачесался затылок от дурного предчувствия. Похоже, здесь опасно.
Мы с Жинем нагнали остальных у крайних домов и разом выхватили револьверы. Сэм справа от меня последовал нашему примеру, а близнецы превратились в огромных псов с острыми клыками. Убрав на миг палец со спускового крючка, я на всякий случай проверила свою власть над песком.
Мы зашагали вперёд по пустой улице. Дверь в дом Амжада аль-Хиямата была приоткрыта, в щель намело горку песка. Я распахнула дверь носком ноги и заглянула в темноту.
Пусто, но не совсем. Посреди комнаты остался низкий стол, а в сумраке спальни виднелась большая кровать. Всё остальное исчезло: одежда, посуда, пища – всё, что легко унести с собой. Однако признаков спешки не наблюдалось.
Выйдя вновь на яркий солнечный свет, я переглянулась с Жинем, который выходил из дверей молельни.
– Никаких следов драки, – пожал он плечами, – и не разграблено.
– Трупов тоже нет, – кивнула я. – Судя по всему, просто собрали вещи и ушли.
Тамид торопливо двинулся вперёд, подволакивая свой протез. На мой оклик даже не ответил. Я поспешила следом, заранее ощущая холодок ужаса.
Войдя в дом, я словно очутилась в забытом сне. Всё как в прежние времена, но в то же время иначе. Синие стены столовой, скрип половиц под ногами, за который я неизменно удостаивалась неприязненных взглядов хозяйки, будто дом жаловался на меня. Вот только пусто, как и у Амжада. Осталась только крупная мебель.
– Мама, ты где? – отчаянно крикнул Тамид, проковыляв к основанию лестницы и задрав голову. Подняться бы ему было слишком трудно. Да и что толку…
– Наверху тоже никого, – подтвердила я очевидное.
– Где же они тогда? – Он продолжал всматриваться в сумрак второго этажа, словно ещё надеялся.
– Не знаю.
– Неужели убиты?
Слово «да», к счастью, застряло у меня на губах.
– Нет, живы, – вздохнула я с облегчением.
Оставив Тамида в доме, где он вырос, я снова вышла на улицу, невольно ёжась от неприятной тишины. Убрала с лица куфию и двинулась по главной улице. Солнце жгло, будто взгляд свирепого родителя, готового разругать запоздавшего ребёнка.
«Вот и лавка… Интересно, не осталось ли на полу за прилавком пятен крови из раны Жиня, которую я зашивала?
“Я полюбил тебя ещё тогда, истекая кровью под прилавком на краю песков Захолустья… когда ты спасла мне жизнь, – сказал Жинь в Ильязе, считая меня спящей. – Когда мы оба ещё были прежними”.
Меняться мы начали здесь».
Дом тётушки Фарры стоял последним – ровно двести пятьдесят шагов от лавки, как я проверяла сотни раз, бегая туда-сюда. Чем-то он отличался от других. Дверь была закрыта. Может, игра воображения? Слишком уж хорошо я изучила этот дом. Тем не менее вошла я осторожно, а когда дверные петли скрипнули и солнечный свет рассеял темноту внутри, сердце заколотилось от волнения.
Пустота и тишина, как и у Тамида. А прежде какое было столпотворение – жёны, дети, беготня и шум. Ощущая то ли облегчение, то ли разочарование, я обошла комнаты. Вот и наша спальня с единственным окошком, в которое я пролезала по ночам.
Нет, и тут никого. Тем не менее в свете дня стало наконец понятно, почему дом выделялся. Пустой, но не заброшенный. Пол чисто выметен: ни пыли, ни песка. Окно тоже чистое, недавно помытое. Порядок тут поддерживали.
За спиной кто-то взвёл курок охотничьего ружья.
Глава 19
– Поднимаю руки, – быстро выговорила я, в то же время лихорадочно соображая, что делать.
«Жинь с Сэмом не успеют: пуля летит быстрее».
– Ну так поднимай, – ответил женский голос, – и повернись лицом, чтобы я его видела.
Я уловила в оконном стекле металлический блик отражения. Теперь понятно, где она стоит. Шевельнула пальцами, ощущая песок, налипший на сапоги.
– Повернись, кому сказано! – прохрипел голос с сильным акцентом Захолустья. – Не можешь быстрее, так я добавлю пороха!
Я могла и быстрее. Упав в рывке на одно колено, мгновенно свила песчинки в тонкий жгут и хлестнула по ружейному стволу, выбивая его из рук. Вскочила, отпустив песок, и выхватила револьвер. Вспыхнувшая было резь в боку тут же утихла.
Под дулом моего револьвера стояла тётушка Фарра. Застыв на месте, мы смотрели друг на друга с изумлением, но она первая нашлась, что сказать:
– А я-то думала, тебе хватит честности сгинуть с концами! – ухмыльнулась она. Довольно смело говорить так, стоя под прицелом, но кто из нас в Пыль-Тропе под ним не побывал. Такие уж наши края. – Что, приползла назад, когда хахаль тебя выгнал? Ничего удивительного, кто долго вынесет твою наглость. Мне-то вон подольше терпеть пришлось!
За последний год я успела забыть о тётушке с её бранью и побоями. С тех пор для меня прошла целая жизнь. Но сейчас, стоя перед ней, я слушала её, словно тогда. Однако старые раны не открылись, маленькой и беспомощной я себя уже не чувствовала, и вовсе не оттого, что в руке держала револьвер. Слова потеряли силу, как будто тётушка кричала со дна глубокого колодца, откуда нет выхода.
– Тётя Фарра, что здесь произошло? – Я убрала револьвер. Справлюсь с ней, если придётся, и голыми руками. – Куда все подевались?
– Ушли! – выплюнула она, словно обвиняла меня. – Собрали вещи и ушли, все до одного. Что тут делать без оружейной фабрики?
Вспомнились слова Ширы ещё в гареме о тяжёлых временах, которые настали в Пыль-Тропе. Выходит, всё-таки это моя вина – вернее, Жиня, если на то пошло.
– А вы тогда что тут делаете?
– Ну… – Она с хитрой усмешкой оправила халат. – Хоть это и не твоё дело, но… я жду письма от дочери.
От её самодовольного тона меня пронизал ужас. Моя двоюродная сестра как-то сказала, что воришке Сэму можно доверять, и сама посылала с ним письма и деньги родным в Пыль-Тропу.
«Не доведётся ей больше слать никому писем».
– Она теперь султима, если хочешь знать.
– Тётя Фарра, я… – Голос мой дрогнул, слова застревали в груди. Впрочем, кому приносить горестную новость, как не мне, наблюдавшей своими глазами, как сестра не посрамила на плахе чести нашего Захолустья. – Тётушка, полтора месяца назад… Ширу
