том конце хрюкнуло:
– И что, тебе дали право на последний звонок?
Он ещё шутки шутит. Вот тут я разозлилась. И заорала:
– Дурак ты, Байбаков! Мне Верка, Рустамова дочка, позвонила, у них там полный караул: отец в реанимации, его, между прочим, этот же гадёныш порезал, Мамлякат у него в больнице сидит, у мелкого температура, а девчонка одна дома. Я понеслась. А тут эти. По башке треснули и увезли куда-то…– торможу: «Правда, а куда? Я где?»
А Байбаков спокойно так говорит:
– Я знаю. С Веркой я разобрался. Там всё в порядке.
Отупело булькаю:
– Откуда ты узнал?
– Девочка на твой телефон звонила. Ты же не доехала.
Ох, я ж и дура! Кретинка! Конечно, Верка звонила и звонила, пока Глеб не пришёл домой и не снял трубку.
– Ты где находишься? – спрашивает Байбаков
– Дед, а мы где? Это что за место? – спрашиваю я.
– Дак, Жадилово.
– А до города далеко?
– Дак, кило̀метров восемьдесят. Ко мне дочушка-то по выходным ездиит. С городу.
– Жадилово! – радостно ору в трубку. – Восемьдесят километров! Приезжай. Я тут у… Вас как зовут? И номер дома какой?
– Игнат Поликарпыч меня зовут. Фефелов. А дом пятый.
– Слышал, Байбаков? Дом пять, Фефелов! Давай, жми. Они на рассвете обещали вернуться.
Час-полтора надо, чтоб добраться. Это если в машину прыгнуть. А если группу захвата собирать? Чёрных человечков? Это я не знаю. Да и дадут ли? Может бумаги всякие надо подавать. Есть у Байбакова нужные бумаги? Откуда я знаю.
***
– Игнат Поликарпыч, давайте чаю попьём, – заискивающе улыбаясь, говорю.
Только сейчас я осознала, что сутки ничего не ела – пару-тройку глотков воды из ведра, и все. Раньше не до того было, а теперь живот очнулся и заурчал: «Кор-р-рми!»
Игнат Поликарпыч, видимо, дотумкав, что попал в дела «сурьёзные», о каких и порассказать потом будет чего, как-то весь подобрался, выправился и бодро посеменил на кухонку. Завозился там, забренчал чем-то.
Я осталась в комнатных сумерках. Скудный свет от лампочки из прихожки, да сполохи от телика – вот и всё освещение. Из мрака мне навстречу шагнула девушка – отражение в высоком зеркале старого трюмо. Подхожу поближе: чумазое осунувшееся лицо, перепутанная соломка во все стороны над бледным лбом. Настоящее лицо. Не придуманное, не нарисованное. Мое. Заглядываю в глаза, как в окна.
– Привет, – говорю той, что живёт позади моих глаз. – Мы справились, да? Мы живы?
– А то ж, – отвечает она, – у нас есть дела поважнее, чем смерть: Африка, её будущий ребенок, Байбаков…
– А Байбаков тут при чем?
Пожимает виртуальными плечами:
– Сама знаешь.
– Чево там стала? – раздается из кухни. – Сюда подь. Сидай.
Я просочилась в узкий лаз между холодильником и столом, поёрзала на табуретке, привалясь спиной к белой холодной дверце. Дедок что-то помешивал на большой чугунной сковороде, водруженной на электроплитку, рядом косноязычно бормотал электрочайник.
– На-кось вот, – сковорода опустилась на выщербленную разделочную доску передо мной, – картохи с грибами поешь, чё ж чаем брюхо полоскать. А может, того, – дед пощёлкал по шее, – по стопарику? У меня самогон знатнеющий. Не сумлевайся. Сам делаю. Дочушка и в город берёт.
К сковороде, аппетитно пахнущейёгрибной жарехой, добавился хлеб, щедро отрезанный толстыми ломтями, пара соленых, чуть примятых огурцов, порезанная кольцами луковица. Набив рот, картошкой, я закивала: того, так того. Думаю, стопарик самогона мне не помешает. Исключительно для успокоения нервов. Хлопнула обшарпанная дверца стенного шкафчика – на стол выпрыгнула бутылка с этикеткой «Старейшина» и содержимым вполне коньячного цвета.
– Это чего у вас, Игнат Поликарпыч?
– Дак чего? Сказал же, самогон, – дед удивился моей недогадливости.
– А чего коричневый?
Он хитро прищурился:
–А-а-а! Это ж кедровка у меня. На кедраче настояно. Для здоровья жуть, как полезно.
Кедровка забулькала в мутненькие стопочки.
– Давай-кось, девонька, за здоровье.
– Ага, – говорю, – и за свободу.
Самогон был шершавый, как наждак, норовил застрять, но я всё же проглотила. Он обжёг мне горло, ухнул в живот, и там распух жарким шаром, наполняя меня теплом и уютом. Мне понравилось.
– По второй, что ли?
Я кивнула.
Как приехал Байбаков, я пропустила – уснула прямо за столом после второй стопки. Почувствовала, что кто-то трясет меня за плечо, и обнаружила, что сижу, уронив голову на руки. Разлепила веки: Глеб! Выскочила, свалив табуретку, из траншейки между холодильником и столом и на шею ему прыг. Не задумываясь. И только вдохнув его запах, знакомый, не даром же спали на расстоянии полуметра, охнула внутренне: «Что ж я?! Куда?» – отстранилась, глаза в пол:
– Извини. Само как-то…
Сели, рассказала ему что да как. Спрашиваю:
– Ты один?
В смысле, где группа захвата?
Кивает:
– Пока один. Через час-полтора подъедут.
Я успокоилась: приедут чёрные человечки, попрячутся по кустам. Явится Носорогов со своей пастушкой, наденут они судейские мантии и пойдут меня вешать. А тут спецназ как выскочит: «Ку-ку, ребятки!» – полетят клочки по закоулочкам. Очень меня такая перспектива вдохновляла.
Только зря я раньше времени обрадовалась. Оно, время, отмотало час, потом и полтора, а никто не приехал. Байбаков позвонил кому-то, и по лицу вижу, ответ его озадачил.
– Что? – спрашиваю.
– Машина на трассе заглохла.
– У спецназа? Такое бывает?
– Бывает, – говорит. – Пошли, покажешь дом. Я их там подожду.
Кого их, спецназ или Носорогова с подружкой, я не переспросила.
***
Ну мы и пошли. Чего там идти, метров триста, я уже говорила. Сверху потихоньку начинало просветляться. Луна как-то стушевалась, сдулась, укатилась мячом в дальний край неба. Чернота ночи размывалась, будто в чернила потихоньку добавляли воды и размешивали кисточкой. Вот и место моего заточения – пролезли между жердей во двор, подошли к сараю.
– Понятно, – Байбаков ёнял засов, здоровый деревянный брус, с сарайной двери, посветил внутрь фонариком, занес ногу через высокий порог.
– Осторожно! – я придержала его за куртку. – Не ввались. Там… э-э-э… навоз какой-то у двери.
– Ладно. Пошли посмотрим, что в доме, – он водрузил засов на место.
Мы двинулись к крыльцу, но подняться по нему не успели: из-за поворота дороги вынырнул белый луч света, заметался, подпрыгивая, в пустоте – сюда ехала машина. Чёрные человечки? Нет. Машина, обычная легковушка, быстро приближалась к дому.
– Байбаков, это они! Носорогов со своей мышью. Что делать?
Глеб дернул меня к себе:
– Сюда давай! – пригнувшись, мы порскнули в тень высокого крыльца.
Машина встала, чуть притушив свет, словно опустив глаза. Хлопнули дверцы. Хрумкнули ступени крыльца. Брякнуло, скрипнуло, стукнуло – открылась и закрылась дверь над нашими головами.
– Что-то они рано, – шепчу прямо в ухо Глеба, – не рассвело ж ещё. Могли бы и побольше мне времени
