— двенадцать; производства Франции — две; компакт-кассеты производства Японии в нарушенной упаковке — сто двадцать... Журналы «Плейбой», коллекционный выпуск — пять... Валюта Соединенных Штатов Америки, купюры достоинством сто долларов — десять...
Николай Михайлович придвинул три сколотых скрепкой листочка.
— Прочитайте и распишитесь.
Агафонов подписал не читая.
— Умно сделали, что сами принесли, — подчеркнул инспектор. — Найди мы все это у вас при обыске...
— При обыске?.. — обомлел Владимир Николаевич.
— А как же. Зуев показал, что последнюю партию из Москвы он с вами передал, даже перечислил все вложенное. У него учет строгий — иначе ни с должников не взыскать, ни с кредиторами рассчитаться, а он большими тысячами ворочал...
Помолчали.
— Я могу идти? — спросил Агафонов.
— Минуточку, — Николай Михайлович достал из ящика стола фотографию и протянул ее Агафонову, — вы этого человека не знаете?
С фотографии нагло улыбался Валерий Михайлович.
— Знаю...
— Где вы его видели?
— На квартире у Зуева, в Москве.
— А этого? — Алексеев протянул еще одну фотографию.
— Этого не знаю... Правда, не знаю, — поспешил заверить Агафонов, заметив некоторое разочарование инспектора.
— Верю. Этот человек не всем показывается, у него, так сказать, и подданство к осторожности обязывает. Можете идти, но вы еще понадобитесь для опознания хотя бы кожаных пиджаков, что в Москве не видели. — Николай Михайлович еле заметно улыбнулся. — И очной ставки с Зуевым вам не миновать. Он утверждает, что Колосов, — инспектор прижал пальцем фотографию Валерия Михайловича, — никогда на квартире у него не бывал. Вы прояснили важную деталь. И в суд вас наверняка вызовут: кто же еще так хорошо Зуева знает? Друг детства как-никак.
Дождавшись, когда Агафонов прикроет за собой дверь, Алексеев набрал номер телефона.
— Алексееву, пожалуйста, — попросил он и, дождавшись, когда жена взяла трубку, изменил голос: — Мне сказали, что по этому телефону может ответить Ольга Алексеевна, самая красивая девушка Сибири и Дальнего Востока.
— Она вас слушает, — поддержала игру Ольга.
— Тогда, возможно, она осчастливит одинокого мужчину и посетит с ним сегодня театр?
— Случайных знакомств не завожу... Ты что это, Коля, серьезно?
— Конечно.
— С чего бы это? Премию получил?
— У меня другой праздник.
— Какой же это?
— Человека нашел. Вернее, нашел он сам себя, но я помог.
Агафонов постоял у подъезда управления, не понимая, что же изменилось вокруг, потом сообразил — посветлело. Наконец-то началась зима.
На клумбах белел первый снежок...
В. Рудин,
писатель
ШУТНИК
Сиверцев молчит.
Он молчит уже целый час — с момента, как его привели ко мне на допрос. И, честно говоря, я не могу понять, что творится в его душе, что прячется за этими неправдоподобно, совсем по-детски, синими глазами.
У Сиверцева огромная кудлатая голова и широченные плечи. Я тоже не маленький, но встретиться с ним один на один в темном переулке не хотел бы... Брови Сиверцева иногда сходятся к переносью, потом нервно взлетают вверх, и снова на лице равнодушие. Почему он избрал такую тактику? Нет, не понимаю.
Дело же для меня совершенно ясное: был пьян, и вчера на глазах у всей Чувашки перевернул на Мрассу лодку с людьми. Запираться нет никакого смысла — слишком много очевидцев. Этого он не может не понимать. Я листаю их показания — вот они, на столе. Целая кипа. Так что деваться Сиверцеву некуда. И весь мой разговор с ним — нудная, пустая формальность. Надо уточнить детали. Как будто они воскресят погибших. Сиверцев был пьян — не протрезвел даже когда его самого выудили из воды. Так вот, надо выяснить, где он напился и когда — до того, как брал пассажиров, или после? Видите ли, это нужно для суда.
Вздыхаю и снова принимаюсь за опостылевший допрос.
— Послушайте, Сиверцев!
Он переводит на меня глаза и молча ждет.
— Где вы взяли пассажиров? В Мысках?
Молчание.
— Вы меня слышите?
Молчание...
Все, кому надо вверх по Мрассу, собираются в Мысках у моста. Так уж издавна повелось. Мост построили в пятьдесят четвертом, когда на восток вели автодорогу. А раньше здесь был паром. Так оно и осталось: хочешь плыть в Тоз, или Мзасс, или в Камешок — иди к мосту. Там к отлогому галечному берегу подлетают лихачи-шорцы на своих длинных узких лодках, на каких их предки промышляли рыбу и сто и двести лет назад. Только теперь на корме лодок бензиновый мотор. Бывает, что и леспромхозовские катера людей берут. Да и лесорубы моторами обзавелись: река-то — единственный путь. Все тут гоняют, а лишний рубль почему бы не перехватить?
Ожидающих было трое: технорук Тозинского участка Базылев — высокий, худой, левая рука на перевязи. Ехал он из больницы и все переживал, что до дому засветло не доберется.
Тут же на двух узлах сидела молодая женщина с пятилетней девочкой на руках, видно, приезжая: и горы вокруг, и зеленоватая вода с плывущими по ней бревнами были ей в диковинку.
Поодаль, у валуна, курил бухгалтер с Камешковского участка Сатушев, шорец лет сорока. Он был спокоен, потому что Камешок — это на полпути до Тоза, и плыть ему всего-то два часа, и уж кто-кто, а он дома будет...
Снизу, от лесобиржи, подошла леспромхозовская лодка и острым длинным носом уперлась в гальку берега. Базылев поднялся и обратился к женщине:
— Садите ребенка. Я хоть и однорукий, но с вашим багажом управлюсь.
— Вот спасибо-то!
Базылев не ожидал, что ее тюк окажется столь тяжелым — повернул к женщине покрасневшее от натуги лицо:
— Ишь, спасибо! Этим не отделаешься!
Бросив тюк в нос лодки, метнулся за вторым, а уложив его скомандовал:
— Давай, Сатушев, пересаживайся к корме! И вы туда же, а я лодку столкну.
Но как ни упирался Базылев, лодка накрепко сидела в гальках. Базылев с досадой спросил моториста, огромного парня с кудлатой головой:
— Багор-то у тебя есть?
— Ну, есть, а что?
— Так помоги, что ли? Видишь, мне не под силу.
— Эх ты, длинный — что с тебя проку? Садись, я сам!
Но тут с моста по откосу сбежал парень в солдатской выгоревшей гимнастерке без погон:
— Эй вы, солдата прихватите!
Базылев и солдат навалились, и лодка, поскрежетав днищем по
