ты будешь заканчивать отменно, на самом интересном.
— Я подумаю, — с достоинством ответила Изольда. — Почему нет? Уж я про жизнь в Ночи точно знаю больше, чем девицы, пишущие книги под названием «Моя любимая ведьма». Ладно, не злись. Так вот, последыши. Видишь ли, они опровергают тот постулат, что мертвое не может умереть. Они мертвы дважды.
— То есть?
— То самое и есть, — ведьма хмыкнула. — Сначала эти двое умерли. Просто умерли, как остальные люди: физические процессы прекратились, тело остыло, душа отправилась туда, куда положено. Детская, ясное дело, наверх, девчушка при жизни наверняка нагрешить не успела. Ну а матери ее, скорее всего, в другую сторону, все же она родное дитя придушила, с таким грузом ей посмертного прощения не получить.
— Так они же не в один день преставились, — уточнил я. — Между этими событиями время прошло.
— А это ничего не меняет, — пояснила Изольда, — совершенно. Хотя одно, как мне кажется, спровоцировало другое. Кто-то из Митрохиных не смог смириться со смертью ребенка, может, он, может, она, да это и неважно. Главное — один из них додумался попросить помощи не у того, кого следует, а после нашел очень сильного и смелого колдуна, который и провел ритуал бездушного воскрешения.
— Смелого? — переспросил я. — Настолько опасный ритуал?
— Сам ритуал — нет. Но он даже по самым темным меркам противоестественен. Есть некие нормы… Нравственные, скажем так. Даже самые безбашенные колдуны и чернокнижники эту черту стараются не переступать, потому что за такое спросить могут. Не уточняй у меня, кто именно, не надо. Просто я сама не в курсе. Знаю, что это так, и только. Вот и выходит, что колдун, который ритуал провел, стоит за общей чертой. То есть он или совсем молодой, по неопытности и глупости не понимающий, чем эдакие забавы заканчиваются, или очень матерый, которому на все и всех начхать. Но у молодого вряд ли силенок и опыта хватит, так что эта версия отпадает. Я вот все гоняю в голове, кто из московских аксакалов рискнул бы залезть в этот огород, но ответа не нахожу. Разве что кащеев наследник, он время от времени столицу навещал, как правило, в летний период. Этот мог, ему никакие законы не писаны.
— Чей наследник? — Чуть не открыл рот я. — Кащеев? Это того Кащея, который Бессмертный? Да ты паришь!
— Ну, не такой Кащей был и бессмертный, — фыркнула Изольда. — Его давным-давно убили. А в начале этого лета его прямого потомка прикончили, так он всех достал. Правда, этот шустряк еще до смерти наверняка успел сына какой-то дуре заделать, и тот со временем семейным бизнесом наверняка займется, но нам с тобой от этого не жарко и не холодно. А что до ритуала — он мертвеца оживляет, причем по-настоящему. Покойник помнит все, что было до смерти, говорит, ходит, смеется. Все с человеком как раньше, но только души в нем нет, и в этом все дело. Понимаешь, Валера, душа — она как сито, хорошее и плохое отделяет друг от друга, людское от нелюдского. А если ее нет? Но и это не самое паршивое, есть люди вроде как с душой, а на деле хуже бездушных тварей. Другое скверно — ритуал этот черный, причем до края. И тот, кто его провел, не мог не знать, что сотворил.
— Снова не понимаю, — признался я.
— Это как посев, — пояснила ведьма. — Колдун бросил мертвое семя в мертвую почву. В природе оно не прорастет, а вот тут — запросто. Через какое-то время все самое скверное, что в человечьей сути есть, наружу вылезет, и тут уже неважно — ребенок, взрослый, мраку все равно. Раньше на его пути душа стояла, но теперь-то ее нет. Дальше — больше, и в результате получится то, что мы с тобой видели. Разумная плотоядная тварь, для которой смысл существования отныне заключается в чужой боли и страхе. Двойная смерть, Валера, двойная смерть. Сначала ушла душа, а потом и тело переродилось. Теперь понимаешь, почему их последышами зовут? Они вобрали в себя все самое скверное, что только можно, всю грязь со дна людской натуры зачерпнули и наружу вытащили. А теперь представь мучения того же Митрохина, который дважды потерял своих родных.
— Как-то мне его не жалко, — признался я, — ибо он дурак. Играть со смертью, да еще таким образом — верх идиотизма.
— Похоже на то, — согласилась со мной ведьма. — А еще знаешь что? Колдун его не предупредил о последствиях, я в этом уверена. И догадываюсь почему.
— Если не секрет? — Мне на самом деле было интересно.
— Думаю, он и мать, и дочь во время ритуала себе подчинил, — неторопливо произнесла Изольда, — заложил в них эту функцию, если можно так сказать. Не знаю, зачем именно, но тем не менее. Может, планировал со временем их руками отца семейства убрать и до его казны добраться, может, еще зачем. Вариантов масса.
— А мне другое непонятно. Если Митрохин видел, что стало с дочерью, зачем то же самое с женой сделал? За такое колдуна-наемника надо убивать, а не по новой звать.
— В ребенке дерьма меньше, чем во взрослом человеке. — Передернула плечами ведьма. — Процесс перерождения идет медленнее. Может, все нормально было, ходила дочка, говорила, все как раньше, только неживая. А мать все же не смогла ее такой принять, не справилась, рвало ей это сердце, она на себя руки и наложила. Тем более что вроде она еще и умом тронулась, за чокнутыми же не уследишь. Митрохин снова вызвал колдуна, тот выполнил просьбу заказчика. А дальше события пошли куда быстрее. Сам посуди, сколько всего в этой бабе сплелось: детоубийца, самоубийца, да еще и на голову больная. Ей много времени не понадобилось, чтобы стать тем, что мы видели. Ну а дочка следом за мамой подтянулась, и началась большая охота.
— Согласен. — Я потер лоб. — А убить их можно вообще?
— Убить можно любого, — отозвалась ведьма. — Бессмертия нет. Но этих — сложно. Тут огонь нужен, причем не простой, от спички или зажигалки зажженный. Наверняка и другие способы есть, но мне они не известны.
— Любопытно. А вот еще интересно — как их после в тот бункер загоняли? Ну, когда светало?
— Да они сами туда прятались, — пояснила Изольда. — Не переносят последыши солнечный свет органически, их время — ночь. Ритуал-то на старой магии завязан, языческой, а там свет и тьма были четко разграничены. Я именно потому на кащеевича и грешу. Хотя тоже странно — Морана ему сроду помогать не станет, а такие штуки
