достаточно, чтобы испоганить себе и жизнь и имя.
Он нагнулся, сунул руку под столик, где лежал Серый. Пес в долгой дороге этой хлопот не доставлял, соображал, что к чему, и если надо было, если уж совсем становилось невтерпеж, обращался к хозяину — молча тыкался мордой ему в бок и красноречиво затихал.
Слов не надо было, Широков и без слов разумел, что нужно Серому.
Морда у Серого, порванная в клочья питбультерьером, зажила, вот только шерстью не поросла, была покрыта бледными царапинами и пятнами. Может быть, через год, через полтора физиономия псиная и зарастет, а сейчас пока нет, не зарастала.
В Сковородино нужно будет купить какую-нибудь целебную косметическую мазь и испробовать ее на Сером, наштукатурить ему морду. Может быть, что-нибудь получится…
Он потрепал Серого за холку, за уши, в ответ пес лизнул ему руку — мол, я с тобой, не предам никогда.
Это Широков знал — Серый дух испустит, с жизненкой своей распрощается, а Широкова не предаст. Из него должен получиться хороший пограничный пес… Широков вздохнул зажато: эх, святая порода собачья!
В Подмосковье какие-то подонки в морозную зимнюю пору сбили машиной девочку, шедшую по обочине дороги.
Чтобы скрыть следы, подхватили ее за ноги, за руки и уволокли в лес, бросили в сугроб — если она еще не сдохла, то мороз это дело поправит и выпишет девочке путевку на курорт, с которого обычно не возвращаются, и тогда уже никто не сможет рассказать, что произошло. Сверху даже снегом присыпали, чтобы вороны раньше времени не начали расклевывать труп…
Девочка осталась жива — ее отыскала обычная уличная собака, которая жила во дворе их дома, легла на изувеченное тело, прикрыла собой, не дала замерзнуть. И не уходила до тех пор, пока на ее лай не обратили внимание люди.
После таких историй собакам надо ставить памятники, люди плакать должны, кланяться братьям своим меньшим до земли, но вместо этого они уничтожают их, травят, с живых сдирают шкуры, издеваются…
В Магадане есть сопка, видная со многих сторон города. Половину сопки занимает выгоревший лес.
Выгорел он при страшных обстоятельствах. Группа юных уродов изловила дворовую собаку — точно такую же, что спасла сбитую внедорожником девочку, — облила ее соляркой. Потом подожгла.
Несчастная собака, охваченная пламенем, металась по сопке от дерева к дереву, от куста к кусту и, поскольку было много сухотья — остекленевшей до ломкости горючей травы, поджигала эту траву своим телом, за травой начали полыхать кусты, за кустами деревья.
Магадан замер от недобрых предчувствий, от происходившего. Несчастная собака превратилась в кучку пепла, внутри которой находились кости, выжить ей не было дано, а юные «натуралисты» стояли под сопкой, вне зоны огня и гоготали, глядя, как разгорается пожар.
Когда Широков в первый раз увидел обгорелую сопку в центре Магадана, то готов был схватиться за пистолет и перестрелять негодяев, совершивших это зло… Еле-еле сдержал себя.
А, с другой стороны, что он мог сделать? Только пожалеть о том, что на смертную казнь наложен мораторий. Впрочем, малолетние преступники все равно не попадали под смертную казнь…
Поезд неторопливо проследовал через небольшой мосток, перекинутый то ли через разъеденный водой овраг, то ли через русло старой, уже высохшей речки, и Шилка приблизилась к рельсам…
Чем дальше уходил поезд на восток, тем больше нагромождалось на реке льда, будто он приползал откуда-то сверху — тяжелый, ломаный, похожий на неряшливо сгрудившиеся горы, спекшийся мертво, на века, и не было, наверное, силы, которая могла бы растащить эти громоздкие завалы.
Но сила есть. И вообще нет таких преград и заборов, заплоток и препятствий, которые не одолела бы природа. К концу мая от этих наростов ничего не останется, только грязная сукровица, которая стечет в реку и осядет на дно.
Свинцовое рябоватое небо, — к нему словно бы приклеились сгустки грязи, тащили своей тяжестью небосвод вниз, к земле, — прогнулось косо и на горизонте все же слиплось с землей, в месте соединения покрылось дымкой, словно бы там что-то горело.
Поезд, непомерно длинный, согнулся гибко, этаким гигантским поясом, в окно были видны электрововозы, спарившиеся в голове состава, задыхавшиеся от непомерного груза, прицепленного к ним, — устремлялись электровозы туда, в далекую дымную спайку…
На память пришла первая ночь, проведенная в этом вагоне, когда Широков проснулся на рассвете от тревожных гудков, раздававшихся едва ли не над ухом, от тусклых оранжевых теней, медленно двигавшихся по потолку купе — первые минуты Широков не понимал совершенно, что с ними происходит, — с поездом, с посапывающим на соседней полке подполковником Ронжиным, с Серым, с ним самим…
Кто знает, вполне возможно, что и сейчас они въезжают в полосу весенних палов, в дым и огонь.
Широков вгляделся в задымленный горизонт — не так уж далеко он и находился, — и покачал головой: никаких палов там нет, просто природа здешняя такая…
В Сковородино поезд прибыл ранним утром, в темноте, — лишь на востоке светлела медная полоска рассвета, больше ничего не говорило о том, что должен наступить день, на западе небо было чернильным, плотным, как свежий асфальт, — там царила глубокая ночь.
Широков собрал собачьи миски, побросал их в пакет, погладил Серого по голове.
— Ну чего, дружок, посмотрим, что день грядущий нам готовит…
Серый заскулил едва слышно, в себя, будто ребенок, боявшийся окрика, — все понимал пес, только сказать ничего не мог. Внутри у Широкова что-то защемило, он качнул отрицательно головой: не хватало еще поддаваться разным сантиментам и размякать, как тесто в квашне — не-ет, это не для них с Серым.
Около двери купе сгрудились те, с кем он коротал четырнадцать с лишним дней пути, — без малого полмесяца, — попрощаться с Широковым хотели все без исключения.
— Ну, пора, — сказал Широков, пожал первую протянутую ему руку, потом вторую, третью, внутри у него возникло благодарное тепло. — Добрых сборов вам, ребята… Счастливо! Не посрамите чести нашего вагона!
— Не посрамим страну родную, Алексеич!
— Не тревожься, не подкачаем.
Отец Алексей перекрестил его, произнес негромко:
— Помни, что самая сильная молитва — «Отче наш…». Помогает во всех бедах без исключения, так что к ней, ежели чего, обращайся, — следом отец Алексей перекрестил Серого. — Хотя псов не пускают в церкви на службы, но помни, Серый, ты — православный пес. Точнее — помощник православного человека. А это — одно и то же.
С подполковником Ронжиным Широков обнялся. Похлопал ладонью по спине.
— Будь здоров, брат, — сказал он подполковнику. — Земной шар хоть и считается великим, на самом деле — маленький. Не шар, а шарик. И люди на этом шарике нет-нет
