считал детективную службу неподобающим христианину занятием и во многих своих статьях и книгах пытался оправдаться в том, что занимался сыском. Он принадлежал к протестантской секте "плимутских братьев" или бретренов, ожидавших воцарения Царства Божьего на земле, и при том настолько фанатичен, что совершенно серьезно полагал, что католики являются слугами Сатаны, а Бога. При этом он не гнушался написанием серии провокационных статей в "Таймс" под названием "Парнеллизм и преступление", целью которых было сокрушить парламентских сторонников ирландского самоопределения.
После отставки Андерсон окончательно посвятил себя благотворительности и писательству. Он написал около дюжины книг по теологии, множество статей, книгу по пенологии и автобиографию. Последние годы он совсем ничего не слышал и умер в 1918 году.
Фредерик Адолфус Уилльямсон
Непосредственной работой детективов в первую декаду пребывания Холмса в Лондоне руководил суперинтендант, которым в это время был уже неоднократно упоминавшийся Адольфус Фредерик Уилльямсон (1830–1889). К тому времени Уилльямсон был уже настоящей живой легендой Скотланд-Ярда. В 1886 году "Пэлл-Мэлл Газетт" описывала Уилльямсона как "одного из ветеранов полиции, под седыми волосами которого уложены плоды почти полувекового опыта. Преданный, упорный и щедрый, м-р Уилльямсон выслеживал преступления еще до того, как родилось большинство лондонцев нынешнего поколения." Спустя два года та же газета писала: "Точная дата, когда он вступил в полицию, потеряна в туманах древности. Он — своего рода Мельхиседек Скотланд-Ярда, и может вероятно справедливо утверждать, что был дедушкой полиции."
Он родился в семье первого суперинтенданта Т-дивизиона и вступил в Столичную полицию в 1850 году после краткой службы в качестве клерка в Артиллерийском департаменте. Спустя всего 20 месяцев Уилльямсон стал сержантом в Детективном департаменте, где его учителями были такие детективы, как инспекторы Филд и Уичер. Сам он стал инспектором в 1863 году. 1867 год стал не только годом фенианского восстания в Ирландии и годом Клеркенуэллского взрыва, расследованием которого занимался Уилльямсон, но и годом появления в Столичной полиции звания старшего инспектора, первым полученного, как я уже говорил, Фредериком Уилльямсоном.
В 1870 году комиссар Хендерсон назначил его суперинтендантом реорганизованного департамента, и даже скандал с коррумпированными детективами не смог поколебать его положения. Поэтому после создания Винсентом Департамента уголовных расследований он стал в нем суперинтендантом и помощником директора, а с 1883 года еще и главой Особого Ирландского отдела. Однако у Уилльямсона было слабое сердце, и в 1886 году, когда четыре окружных суперинтенданта были переименованы в главные констебли, специально для него в Департаменте уголовных расследований была создана должность пятого главного констебля, которая позволяла использовать его богатейший опыт, но не загружать его работой. В то время было невиданное дело для выросшего из рядовых чиновника получить столь высокий чин. Он умер "от переработки" 9 декабря 1889 г.
"Он выслужился из рядовых и никто никогда не обладал более глубоким пониманием преступления и его раскрытия, — писал сэр Мелвилл Макнотен, пришедший работать в полицию в 1889 году. — Он был доверенным лицом сменявших друг друга министров, и мне редко встречались кто-нибудь независимо от его положения в жизни, который бы обладал более "правильным суждением обо всех вещах". Мне выпала честь работать под его началом только три месяца; увы, спустя шесть месяцев после моего присоединения он умер, изношенный тридцатью семью годами беспокойной работы. Тем не менее успех, сопутствовавший моим трудам в Ярде, я приписываю его первоначальному обучению. Его первым замечанием мне было: "Итак, мой мальчик, вы приходите в странное место. Они будут обвинять вас, если вы исполните свои обязанности, и они обвинят вас, если вы не исполните их." И, действительно, вскоре меня заставили понять, что терпеливость была эмблемой чиновника Столичной полиции так же, как она была символом племени Шейлока."
Он хорошо говорил по-французски и взялся изучать немецкий язык, когда ему было за сорок. "М-р Уилльямсон требовал знаний, — вспоминал о нем инспектор Литтлчайлд в 1895 году. — На незнакомцев, когда они входили к нему его кабинет, он обычно производил впечатление тяжеловесного и невосприимчивого; но они вскоре меняли свое мнение, поскольку, независимо от запутанности дела, представленного ему, он мгновенно ухватывал его суть, и требовал всего десять слов объяснений, когда другие просили о пятидесяти. Он всегда был учтивейшим, и у него была способность вселять уверенность в самого робкого — редкое качество для полицейского в эти дни."
Сослуживцы ласково называли его за глаза "Куколкой" (Долли), переиначивая его второе имя Адольфус.
"Уилльямсон был полон сдержанного юмора, который часто проявлялся в анекдотах, которые он любил рассказывать. По воскресеньям утром, когда сборы в управлении были в природе дружественной конференции, когда делалась работу, которая не будет ждать до следующего дня, тогда он приходил к нам, и много приятных часов могут быть вспомнены об этих воскресных утрах моими старыми коллегами, из которых, я сожалею сказать, слишком немногие остались.
Однажды, как он часто рассказывал, он был на Бромптонском кладбище, присутствуя на похоронах одного из старых чиновников. Посмотрев, как его подчиненного поместили на место его последнего пристанища, день был прекрасным, он прогуливался среди могил почти бесцельно, отмечая надписи на надгробных плитах и в задумчивом настроении вообще, когда натолкнулся на рабочего, приводящего в порядок могилу. Мужчина, хотя в летах, был высок и хорошо настроенный, и м-р Уилльямсон, предполагая, что признал в нем старого пенсионера, сказал ему, когда их глаза встретились:
— Привет! Мы с вами не знакомы? Вы никогда не служили в полиции?
— Нет, — сказал человек. — Слава Богу, я все же никогда еще столь низко не опускался."
"Немногие, разве кроме посвященных, признавали в этом тихом, непритязательном, среднем человеке, который спокойно прогуливался вдоль Уайтхолла, балансируя шляпой, которая была немного велика для него, свободно на голове, и часто с черенком листа или цветком между губ, грозного детектива, — писал Артур Гриффитс. — Он был естественно молчалив; никто посторонний не мог вытянуть у него детали многих больших вещей, которые прошли через него. Он разговаривал, например, о садоводстве, к которому у него была прекрасная страсть; и его цветы были известны в окрестности, где он провел свои неофициальные часы. Другим очень любимым развлечением у него, пока увеличивающееся давление работы не отказало ему в каком-либо досуге, было плавание на лодке.
Он был совсем как дома на Темзе, сильный гребец, и очень любящий это. Он никогда не пропускал вплоть до последнего ни единого Оксфордско-Кембриджского состязания по гребле, наблюдая за ним, например, с полицейского парового катера — самый лучший путь, кончено, для поездки на гонку, но удовольствие, зарезервированное для министра внутренних
