Ознакомительная версия. Доступно 15 страниц из 73
Одна удача, подвернулась гувернантка из англичанок, мисс Томпсон. Замечательная женщина, вся в детях, что ни спроси – на все получишь четкий ответ, что ни скажи – выполнит без промедления. И разумная, деликатная, по всему видно, что многое понимает, но не сует свой нос, по-русски говорит хорошо, бегло. Не раздражает ухо сильным акцентом. Но что и тронуло, и насторожило одновременно Крупенина, так это отношение к Юлии Соломоновне. Мисс Томпсон восхищалась своей хозяйкой, и в то же время относилась к ней с избыточной предупредительной нежностью, как к душевнобольной.
– Отчего вы, мисс Томпсон, говорите с моей женой иной раз, словно она нездорова? – спросил однажды Крупенин. – Ну, вы, разумеется, понимаете, что я имею в виду? Точно она немного не в себе?
– Все талантливые льюди имеют отличие от обычных. Иначье они не были бы талантами, – последовал невозмутимый ответ. – По моему разумению, чем больше в чьеловеке таланта, тем он сильнее кажется окружающим… м… иным. Ну а если гений, та и вовсе сумасшедшим может сделаться.
– Это отчего же? – подивился Крупенин. Он не ожидал от дочери Альбиона философского склада ума.
– Трудно выдьержать человьеческому сознанию груз того, что посылает Творец. И трудно, порой невозможно, окружающим поньять это. – Гувернантка выразительно замолчала, а потом решилась и добавила: – Поньять и помочь.
– А, матушка! Вот вы куда! Это в мой огород камешек! А я-то болван уши распустил! Да-с, любезная! Я именно тот глухой и слепой, грубый муж-деспот, который категорическим образом не желает признать гениальности своей супруги, душит в ней творческие порывы, губит талант. Словом, злодей, людоед, каких свет не видывал! – со злой иронией ответил Савва и весь закипел. Вот еще! Выслушивать сентенции гувернантки!
– Сударь, если дозволите мне закончить мою мысль… – мисс Томпсон не потеряла самообладания, несмотря на гнев хозяина.
– Дозволяю, – процедил сквозь зубы Крупенин, уже приготовившись дать ей расчет.
– Вы вовсе не злодей и не льюдоед, как вы изволили выразиться. Вы просто очьень любящий супруг и трепетный отьец своим детьям. Но вы, как и все вокруг, обычный, в хорошьем смысле этого слова чьеловек. И вам требуется обычная, хорошая фэмили… семья. Юлия Соломоновна живет в двух мирах, она летает как птица, то в небесные дали своего творчества, то возвращается к нам на землю. Ни вам, ни дьетям не полетать с нею. Вам тяжело, мучительно трудно оставаться в такие мгновения одному на земле. Сударь, не гневайтесь, вы пригласили меня в дом, и я всей душой приньяла Юлию Соломоновну, ваших детей и вас, сударь. Я готова взять на себя все хлопоты о детях, все, что понадобится в доме, когда Юлия Соломоновна будет занята своим творчеством. Вы совьершенно можете на мьеня положиться и быть спокойны. Все будьет сделано, за всем будьет догляд. Все будьет в порядке, и вы не будете знать совершенно никакого беспокойства. Только не сердитесь на вашу жену. Она… как это, как? Тот, кто на небесах живет…
– Небожительница, – усмехнулся Савва Нилович, но уже без прежнего раздражения. – Вот, стало быть, вы какая, мисс Томпсон! Что ж, я принимаю это. Более того, я даже рад вашим словам. Может быть, вы и правы. Только не говорите о своих соображениях Юлии Соломоновне. А то она вдруг и впрямь улетит от нас в свои заоблачные дали, предпочтет мне и детям компанию своих выдуманных героев и никогда не вернется, – он грустно улыбнулся собеседнице.
– Разумеется, вы можьете не беспокоиться и совершенно на менья полагаться во всем, – гувернантка с достоинством поклонилась и тихо вышла из кабинета хозяина, где происходил разговор.
Савва Нилович проводил ее долгим взглядом, потом взял толстую книгу, где вел записи домашних расходов, подумал и росчерком пера увеличил выплату гувернантке на треть.
Юлия Соломоновна сидела на краю постели, в пеньюаре, нога на ногу. Полы шелкового сиреневого пеньюара расходились, открывая взору тонкую, почти прозрачную сорочку, изящные ступни, обутые в домашние туфли, отороченные гагачьим пухом. Волосы темными волнами бежали по плечам. Опять уж полдня не одета, не причесана. Какой пример детям! И эта отвратительная, немыслимо гадкая привычка для женщины – курение! Папироса с длинным мундштуком дымилась в руке. В воздухе клубился причудливый аромат табака и духов. Савва Нилович наконец остановился напротив жены и вперил в нее острый взгляд, в котором читалось все скопившееся недовольство и раздражение.
– Да, да, Саввушка, да, ты опять недоволен! Ничего, ничего не говори, прошу тебя, не надо. А то снова поссоримся с утра, – она стряхнула папиросу в фарфоровую чашку, цены немереной, подарок на именины – первое, что попалось под руку. Савва Нилович поморщился.
– Утро, говоришь? Уж скоро обедать пора, а у тебя все утро. Небось, опять писала всю ночь, не спала, вон бледная какая, мешки под глазами, точно больная. На воздух не выходишь, сидишь неодетая, целыми днями в постели. Дети матери не видят!
– Ох, не начинай, прошу, – жалобно простонала Юлия. – Да, я писала, верней, не писала, а мучилась. Не идет роман, не идет! В голове пусто, ничего не вижу и не слышу! – Эти слова она произнесла с таким отчаянием, что сердце Саввы дрогнуло. Он мог только ей сочувствовать, но по-настоящему принять ее боль ему было, увы, не дано.
Какое-то время, особенно когда они жили в Болгарии и были, как казалось, безоблачно счастливы, он наивно надеялся, что замужество и благополучная семья есть главная жизненная цель всякой женщины, даже такой, как Юлия. Он искренне верил, что теперь ее заблуждения насчет жизненного призвания испарились окончательно и с этой дурью, этим зловредным влиянием «эмансипе» закончено. Писательство осталось в прошлом, забыто, и впереди только семейное счастье и домашние заботы. Поэтому, когда супруги вернулись в Петербург и жена вновь с головой окунулась в сочинительство, забегали в дом редактора из издательства, Соломон дневал и ночевал, погоняя дочь сдать рукопись как можно скорее – Савва чуть с ума не сошел. Все это показалось ему дурным сном, бредом, и тогда он решительно воспротивился новому течению их совместной жизни. Тут-то и грянула первая гроза.
А уж дальше пошло-покатилось. Жизнь семейная, как представлял ее себе Крупенин, оказалась несовместимой с жизнью творческой, как мыслила ее Юлия. Савва Нилович с ужасом подозревал, что заразные флюиды дома Соломона переселились в его квартиру. Юлия не оправдала его надежд, из нее не вышло хлопотливой матери, трепетной возлюбленной, заботливой жены. И как он ни бился, как ни пытался воспитывать супругу должным образом, все выходило только хуже. Страшней становились ссоры, глубже – отчуждение. Но при этом, самое необъяснимое, что при этом они оба любили друг друга все сильней, и каждый ничуть не сомневался в чувствах ни своих, ни супруга. И то ужасное сплетение любви и ненависти, раздражения и нежной заботы, недовольства и трепетности, взаимной жалости и еще чего-то, что и словами-то не описать, сделало их совместную жизнь подобной пожару, который то тухнет, то разгорается на ветру. И неизвестно, что лучше. Чего ты жаждешь сильней? Горячего огня, чтобы сжигал заживо? Тлеющих углей, в которых едва теплятся остатки былого, но зато не жжет? Или холодного, покойного, но мертвого пепла, разметаемого ветром?
Ознакомительная версия. Доступно 15 страниц из 73
