и в его бугроватой голове, видимо, стояла тревожная мысль: а он как? Память у него всегда была отменная, и, надо думать, вывод, к которому он приходил в этот момент из сопоставления всех обстоятельств, был не в его пользу.
Так, думается, рассуждал он.
«Мой приятель — то есть я — на меня не смотрит — значит, я ему не нужен. Иван Сидорович очень весел, не толкает шваброй и даже погладил — значит, уйдёт из дому и запрёт двери и меня. Раз чемодан достали — приятель гулять за город не пойдёт. Значит…»
И Марс потерял всю свою игривость. Он было попробовал попрыгать около меня, не сводя глаз, но это ни к чему не повело. Я строго взглянул на него и молча указал на пол. И тут-то он окончательно упал духом. Он лежал «рыбкой», вытянув хвост и положив морду в лапы, уставив немигающие глаза на мой чемодан, и ждал. Стоило бы только особым тоном сказать: «Ну-с!» — или даже сделать соответствующий жест шляпой и взглянуть на него, он с визгом ринулся бы к двери, взглядом приглашая меня не медлить.
Но было не до Марса. И он лежал, чуть слышно повизгивая, точно хотел разжалобить, точно переживал томительные минуты надвигающейся разлуки. Что творилось в его собачьем сердце — точно не знаю, но я уверен, что он тоскует искренно и уж, во всяком случае, не радуется, как почтеннейший Иван Сидорович, который только и ждёт моего ухода, чтобы запереть квартиру, поручить её Марсу и закатиться в любимую пивную.
Я взял шляпу, трость и чемодан. Марс нерешительно поднялся, всё ещё не теряя надежды, и колебался — идти ли?
— Дома, дома!..
Холодный тон и палец, указывающий на пол. Этого было достаточно. Марс вдумчиво посмотрел на меня, и по глазам его было видно, как он несчастен.
— Счастливого пути, — рассыпался Иван Сидорович. — Маленько поскучаем без вас.
И с весёлым грохотом наложил на дверь крюк. Я даже слышал, как он принялся насвистывать что-то весёленькое.
Ещё я услышал призывный лай. Обернулся и увидел Марса. Он стоял передними лапами на подоконнике, между цветочными горшками, и его умная, плаксивая теперь морда упиралась в стекло. Теперь бедняга будет тоскливо подрёмывать под вешалкой.
Я шёл не торопясь, отлично зная, что пароход, по обыкновению, пойдёт с опозданием. Но, ещё не добравшись до конца последнего переулка, я услышал второй гудок. Оставалось всего три минуты. Я пустился бегом, проклиная сегодняшнюю аккуратность капитана и мои старые похрамывающие часы. Переулок кончился. Я уже видел толпу провожавших, размахивавших шляпами и платками отъезжавшим. Только бы поспеть!
Я ринулся вперёд, сшибая встречных, как вдруг из-под самых ног с визгом и лаем вынырнул Марс.
Он вертелся и лаял так, точно его проткнули раскалённым железом. Он крутился жёлтым клубком, мчался винтом, сверля воздух своим вертлявым хвостом, прыгал, кидался на прохожих и фонари, проделывая все свои ловкие штуки, бросался к моему лицу и яростно гавкал. Эта бестия была в самом прекрасном настроении.
Я был обескуражен. Я готов был хватить его палкой. Что было делать? Вернуться обратно и ждать до завтра? Но мне положительно было необходимо ехать сегодня же. Поручить Марса носильщику, давать адрес, рыться в кошельке, объяснять? Но я уже вижу руку помощника капитана, протягивающуюся к свистку. Я уже слышу этот свисток.
Я бомбой вбегаю на мостки следом за Марсом, и глаза всех устремлены на нас. А Марс чувствует себя как дома. Он уже на пароходе и призывно лает: боится, как бы не остаться одному. Уже отнят трап, и пароход грозно ревёт, смертельно пугая Марса, как-то сразу присевшего на все лапы, точно его собираются бить по башке.
— Послушайте… Это ваша собака?
Третий помощник капитана, румяный и свежий, как морской ветерок, в своём белоснежном кителе, с строгим видом указывает на Марса, примостившегося на куче корабельных канатов. Розовый язык свесился из-за чёрных щёк и ходит, как быстрый поршень. А усталые глаза как-то растерянно глядят на нас обоих.
— Да, она со мной.
Что же было делать? Не отрекаться же от этого негодяя, сидевшего теперь с каким-то невероятно глупым видом.
— В таком случае придётся вам взять ему собачий билет и поместить в клетку.
— Очень хорошо.
Третий помощник капитана подошёл к Марсу и с видом знатока, умеющего обращаться с собаками, потрепал его по спине.
— Ну, идём! Фью!..
Марс даже не взглянул и только равнодушно ляскнул на подвернувшуюся муху.
— Идём, брат, нечего…
Он потянул его за ошейник — и тотчас же конфузливо отдёрнул руку: Марс слегка и предостерегающе зарычал.
— Очевидно, он меня боится…
Я не сказал третьему помощнику капитана, что Марс, очевидно, принимает его за почтальона в его белоснежном кителе с блестящими пуговками.
— Эй, Василий! — крикнул храбрый третий помощник капитана. — Бери собаку. Там, кажется, есть свободная клетка.
Подошёл коренастый рыжий матрос в синей блузе. Хотя он и имел вид колосса и морского волка и, может быть, выдержал не один страшный шторм, но к Марсу приступил с некоторым колебанием, ворча себе под нос что-то, по его мнению, успокоительное.
— Тц… тц… Ну, ну… Ты!..
Поражённый его рыжей бородой и огромным ростом, Марс, должно быть, вообразил что-нибудь опасное, оскалил зубы и зарычал.
— Боязно, шут его дери… Сурьёзный… Ну, ну, как тебя… Собачка…
Но «собачка» не унималась.
Тогда я взял Марса за ворот и решительно потащил на носовую часть парохода.
— Ну, вот теперь и посиди, каналья ты этакий! Вот и посиди!
Его поместили в небольшой клетке, за решётку. Напомнила ли ему решётка недавнее прошлое, или Марс вообще не терпел лишения свободы, не знаю, но он долго упирался, цепляясь когтями и выворачивая голову. Как-никак, но дело было сделано, и теперь он мог, сколько душе угодно, рычать и визжать.
Теперь он положительно связал меня. Но как он мог удрать из квартиры? Ну конечно, почтеннейший Иван Сидорович улетучился из дому и забыл запереть окно в кухне. И Марс ушёл по хорошо знакомой дороге, что неоднократно проделывал и раньше. Но я должен всё же признаться, что мне было отчасти и приятно, что Марс сумел отыскать мой след на протяжении двух людных улиц и трёх проулков. Такое чутьё и привязанность не могут не тронуть хозяйского сердца.
III
Я сидел на верхней палубе, под тентом. Море было покойно. Погода великолепная. Пароход шёл хорошим ходом с лёгкой дрожью от мощной работы винта. Народу было порядочно. Две девчушки, в красненьких
