будет не тем, что вымораживало всю её душу в Хокклоу. Теперь всюду будут кишеть люди – не те странные и пугающие существа, как в её замке, а самые настоящие, из плоти и крови. Они не знают её, не знают, что она сделала. Но, быть может, она ещё сумеет с кем-нибудь подружиться… Найдёт себе дело…
Дайана отметала мысли о грядущем. Но почти каждый вечер по новой обходила дом, словно стараясь его запомнить, – в точности так же, как перед своим давним побегом запоминала Хокклоу. Брала в руки старинные статуэтки и книги, гладила шёлк занавесок…
…А однажды – отыскала картину.
Она обнаружилась на чердаке. Задвинутая в самый дальний угол, прикрытая пустыми рамами и полуистлевшей ветошью.
Дайана присела рядом. Смахивая пыль и паутину, провела по холсту рукой.
На неё смотрела счастливая молодая семья. Слева сидел кареглазый мужчина: смуглый от загара, с аккуратно подкрученными усиками и в костюме с иголочки. Справа – женщина с милой улыбкой на тонких губах, одетая в закрытое, до самой шеи, синее платье. А в середине примостился мальчишка, очень похожий на них – Дайана так и впилась в него взглядом.
Это был улыбчивый, весёлый мальчуган самого неугомонного вида. Взъерошенный и черноволосый, он даже на картине сидел чуть кривовато, словно порывался куда-то бежать. В одной руке он зажимал что-то, от чего вниз тянулась тонкая серебряная цепочка. Ему было лет десять.
Дайана долго смотрела на картину. Думала о Джеймсе Ридделле, тщетно пыталась вспомнить свою мать и хоть каких-нибудь родных… А затем – тяжело поднялась и, прежде чем уйти, забрала картину с собой.
В тот день Дайана повесила её в большой гостиной. Казалось, там и было ей самое место: над камином, на выцветших от времени обоях темнел прямоугольный, подходящий по размеру след. Дайана отступила на несколько шагов, разглядывая свою работу, и несмело улыбнулась. Да, это было её место. И чистая гостиная, что совсем недавно была запущенной, закутанной в пыльный саван, только сейчас по-настоящему ожила.
Разглядывая пространство, заигравшее новыми красками, Дайана отступила ещё на шаг – и натолкнулась на что-то.
Она развернулась, чтобы ощутить, как улыбка сходит с лица.
Потому что позади стоял вампир. Вампир, что, очевидно, прятался в гостиной всё это время.
Но смотрел он вовсе не на неё.
На картину.
Сердце тревожно заколотилось.
– Я… я подумала, – неловко, словно пытаясь оправдаться, начала Дайана, – что это будет неплохо выглядеть здесь. Такой портрет и…
Вампир не ответил – ни грубостью, ни ехидством. Даже не посмотрел в её сторону. Только впадины щёк стали как будто глубже, а в лице проявился чуть синеватый оттенок. Вампир словно окоченел, накрепко примёрз к месту.
Дайана облизала губы. Во рту быстро и неприятно пересохло.
– Я… пойду.
Но, стоило ей двинуться к двери, вампир выбросил вслед руку. Хватанул запястье, сжал, без труда удержав на месте…
– Подожди.
И было нечто такое в его голосе, отчего Дайана не стала вырываться и с каким-то тревожным, обеспокоенным удивлением посмотрела на него.
– Где ты нашла… – вампир странно дёрнул подбородком, точно воротник рубашки вдруг туго, до боли сдавил горло, – …их?
– На чердаке, – едва слышно откликнулась Дайана.
Вампир обернулся. Впервые посмотрел ей в глаза.
И тихо проговорил, перед тем, как выпустить руку:
– Ридделл… Спасибо.
Глава 19. Бой подушками
Девчонка драила и начищала старый дом. Словно чистоплотный малютка-брауни, летала с этажа на этаж так, что Дориан с улыбкой начал подумывать, а не купить ли ей в благодарность кувшинчик сливок. Но улыбка эта быстро испарялась, и Дориан вновь озабоченно хмурил брови.
Потому что девчонка будила воспоминания. Стряхивая паутину, выставляя старые вещицы напоказ, она вынуждала его вспоминать всё смутное, почти забытое… И дорогое.
Он давным-давно запретил себе вспоминать. Раз и навсегда решил, что забудет всё и уедет. Туда, где никто не слышал о таких, как он, – в далёкий, солнечный край, Остралию, куда всегда стремилось отцовское сердце…
Отец. При этом слове рука, державшая брегет, стискивалась, захлопываясь капканом. Но серебро не жгло. И Дориан, понимая, что это – хорошо, однако, совсем не чувствовал радости.
А эта картина…
Он качал головой. Ходил из угла в угол, бросая быстрые взгляды в сторону наглухо закрытого окна, что скрывало сад, ограждало от ненужных воспоминаний… Жмурился до звёздочек в глазах, но продолжал видеть их, как в живую.
До чего долго он их не видел… До чего глупо было думать, что он позабыл…
Всё равно. Он уедет. Уедет.
Уедет!
***
…Девчонка принялась оживлять сад. Взялась за него с неукротимой энергией. И, перво-наперво, восстановила материнскую оранжерею.
Глядя сквозь щёлку в занавесках, Дориан смотрел, как она старательно вставляет новое стекло. Как стоит рядом и напряжённо размышляет, когда что-то не получается, а потом – бросается на воссоздание снова…
Это казалось невозможным. Странная, чужая, нездешняя девчонка из иного мира, бывшая белоручка, что любила помыкать слугами, – она всё-таки повторила подвиг Мэриан Дрейк. И там, где раньше цвели орхидеи, магнолии, оцены и прочая экзотика из джунглей Пирмы и Неппала, вновь распустились цветы – не столь редкие, но такие же прекрасные.
Девчонка хлопотала над вялыми розами, гладила бугристую, точно кожа динозавра, дубовую кору. Шептала что-то листикам плюща, который обнимал дом…
И сад ожил.
Она вроде как и не замечала этого, но трава стала расти гораздо пышнее и гуще, исполин-дуб начал покрываться весенней зеленью, а цветы – все эти нарциссы, крокусы и розы – гордо подняли нежные головки, бросая вызов октябрю.
Девчонка упорно продолжала работать. Её не пугала даже непогода. И, когда небо начинало изливаться водой, ещё долго стояла там, в саду, с волосами, блестящими от капель, смеясь и подставив лицо ласковому дождю…
***
Воспоминания не хотели отступать.
Однажды, повинуясь внезапному порыву, Дориан сделал качели, какие в далёком детстве были у него. Всего-то – деревянная дощечка на двух верёвках, но радости от неё было – не счесть.
Он соорудил их украдкой, ночью, и крепко-накрепко привязал к ветке дуба. Утром, засев на свой пост у занавесок, он увидел, как девчонка, войдя в сад, на минутку замерла. Потом подошла – медленно, словно пугливый котёнок. Погладила пеньковую верёвку пальцем. Села.
Вскоре она уже качалась туда-сюда, взлетала ввысь и возвращалась обратно – волосы вороньим крылом трепетали по ветру, тонкое лицо оживилось и похорошело…
Она почти всегда была бледной. Казалась слабенькой, точно выращенный в темноте цветок. Но недавно силы в ней прибавилось. Девчонка словно обрела и закалила
