На Восток отправься дальний Воздух пить патриархальный, В край вина, любви и песни, К новой жизни там воскресни, — продекламировал Андрюша.
— Красиво. Это ты написал? — спросила Настя.
— Да нет. Это Гёте. Если б не было Востока, его бы следовало придумать. Там все-таки есть кое-что, чего нет здесь.
— Что?
— Не знаю, как сказать. Это надо просто видеть. Солнце встает раньше. Если все время ехать, то кажется, что оно и не садится вовсе. Смена часовых поясов. Другое ощущение жизни там, и все.
— Состояние непривязанности и свободы, — вспомнила Настя их разговор на дороге из Архангельска в Петербург во время того самого путешествия два года назад, произнеся это вслух.
— Помнишь? — посмотрел на нее Андрей.
— Да. Хорошее состояние. Только я его уже немного позабыла. Быстро все стирается. Тогда было счастливое состояние души, — на минуту задумалась Прокофьева. — Но, кажется, я его потеряла.
— Что с тобой происходит, Настя? — снова спросил Андрей.
— Да так. Разное. Давай лучше о тебе, — снова перевела разговор Настя
— У меня все путем.
— Ты счастлив? — неожиданно спросила она.
— Там нет счастья. Там есть полнота, — ответил Андрей.
— Там — это где? — снова задала вопрос Настя.
— В том состоянии. Это больше, чем просто счастье. Или просто другое состояние сознания. Но я не могу чему-то учить. Это просто как дар сиюминутный. И, наверное, не каждый это чувствует. Но может. Потому что мир един. Там, в том состоянии.
— Юный мудрец. Наверное, если бы каждый мог, ничего бы этого не было.
— Чего не было?
— А всего этого дерьма, которое в том состоянии просто не видно. Не всплывает. Извини меня, я не в тему сейчас говорю, — опомнилась Прокофьева. Ей хотелось кричать, что земля помойка, но этот юный мудрец вселял в нее какую-то веру, которую не хотелось рушить ни в себе, ни в нем, облучая как радиацией своим негативным опытом. В конце концов, как ей казалось, в том, что с ней происходило в жизни, была доля и ее собственной вины за неразборчивость, неумение вовремя выйти из тупой игры или вообще не вступать в нее. А может, и не было никакой вины — казалось ей иногда, может, просто такая судьба — куда гонит, туда и катишься. Настя снова посмотрела в окно. К подъезду подъехала иномарка, набитая людьми.
— Ну, мне пора, — резко поднялась она.
— Подожди, — остановил ее уже в дверях Андрей. — Извини, я бы хотел тебе это подарить. Можно?
— Ха, — ухмыльнулась от неожиданности Прокофьева. — Это мне?
— Да, тебе. Не против?
— Не против, — наклонила голову Прокофьева.
Андрей надел Насте на шею тот самый медальон с колокольчиком и изображением будды Мантрэя, который она увидела висящим у него на стене. Толстый животик Мантрэя неожиданным образом вселял в ее душу спокойствие. Настя тут же погладила этот животик, вспомнив поверье про нэцкэ Мантрэя, которое принято тереть по животику, загадав желание.
— Загадала? — посмотрел на нее Беленький.
— Да, — улыбнулась Настя. — Чтобы все было хорошо, несмотря ни на что.
— Теперь это будет твой талисман, — сказал Андрюша.
— Талисман, хранящий надежду?.. Милое дело. Спасибо большое… Буду теперь, как коровка, с колокольчиком на шее… — улыбнулась она.
Наверное, эта неожиданная смена настроения способствовала укрощению страха и злости, и Настя на некоторое время оказалась, словно в стороне от всего происходящего.
«Не твое это дело воевать, — услышала она голос внутри себя. — Пусть воюют мужчины».
А дальше все пошло как по расписанию. Спускаясь с лестницы, она догнала незнакомого худощавого мужчину среднего роста, в очках и с пробивающейся сквозь черные как смоль волосы сединой. Этот человек, вероятно, заходил в этом доме к своим знакомым.
Когда впереди открылась входная дверь в подъезд, Настя заметила на крыльце женскую фигурку с фотоаппаратом на шее, в которой без труда узнавалась Моника Вечерковская.
«О, блин, — пронеслось в тот же момент в голове у Прокофьевой. — Что я наделала? Сейчас ее как мурашку сомнут эти сволочи, приняв за меня…»
— Мужчина, — окликнула она выходящего человека. — Позовите эту девушку, которая стоит на крыльце. Мне что-то плохо. Это моя подруга, Моника, — сказав это, Настя, действительно, чуть осела, держась за перила.
— Девушка-а! Моника! — позвал Вечерковскую незнакомец. — Там ваша подруга. Ей плохо.
— Подруга? — повернулась к нему Моника.
— Скорей же. Идите сюда.
Опешив, Вечерковская забежала в подъезд.
— Может, вам помочь? Вызвать врача? — спросил у Насти мужчина. В это время железная входная дверь с кодовым замком наглухо захлопнулась. А снаружи раздались выстрелы. Короткая автоматная очередь была пущена по дверям как раз в тот момент, когда Моника Вечерковская оказалась внутри. Еще бы секунду, и пуля ее задела бы.
— О Господи, что это? — изумилась Моника. — Настя, ты?
Пока Прокофьева изображала приступ, за дверью разразилась настоящая война.
— Надо позвонить в милицию и «скорую», — схватился мужчина за свой мобильный телефон. — Алло, милиция. Улица Димитрова 5, стрельба на улице. Скорей.
— Девушка, как вы? — повернулся он к сидящей на ступеньке лестницы Насте.
— Спасибо, мне уже лучше. Понимаете, у меня будет ребенок. И на первых месяцах беременности это иногда очень сильно проявляется, — пролепетала, не особенно задумываясь над тем, что говорит, Прокофьева.
— Настя, ты что — беременная? — Моника уже не знала, что и думать: стрельба на улице, а тут еще беременная Прокофьева, у которой вроде бы никогда ни с кем ничего серьезного не было.
— Да, — делая вид, что задыхается, повторила Настя.
— Расстегните ей ворот, — посоветовал мужчина. — Скоро приедет милиция и «скорая».
— Спасибо, мне уже лучше, — повторила Настя. — Пойдем, Моника, наверх. Там у меня подруга живет. Мне нужно умыться, а тебе перевести дух. Пошли быстрей, — нарочно громко, чтобы слышал мужчина, произнесла Прокофьева. И, вцепившись в руку Вечерковской, шепнула ей на ухо: — Идем скорей, а то сдохнешь тут, блин, как собака. Делай, что говорю.
