Ознакомительная версия. Доступно 10 страниц из 50
Горнолыжники, – говорю я беззвучно.
– Горнолыжники, – говорю я вслух.
Это как контрольный выстрел в голову. На всякий случай, мало ли что…
– Горнолыжники…
– Да что ты заладила? – раздражается отец.
Я молчу. Не объяснять же ему. Молчу.
Не объяснять же ему, что это слово – без всякого значения, просто набор звуков, просто оболочка, – оно не хочет умирать до конца. Придушенное, раздавленное, простреленное – оно все еще живет.
– Горнолыжники, – говорю я шепотом.
И чувствую, как оно шевелится. Как его оболочка разглаживается, заполняется изнутри каким-то новым соком, новым, непостижимым для меня смыслом.
В таком виде оно гораздо страшнее, чем раньше. Я не понимаю его. Я ничего не могу с ним поделать.
– Горнолыжники, – говорю я и отпускаю его.
Я бессильна. Оно свободно. Оно серое, уродливое и опасное. Оно не подчиняется мне.
– Соня, да что с тобой? Что с тобой такое?
Он выглядит озабоченным. Он даже протягивает ко мне руку, прикасается к моему лбу… Неужели погладит по голове?.. Нет, конечно, нет – просто проверяет, есть ли температура…
– Ничего, – говорю. – Все нормально. Просто… представь себе, папа, что ты кого-то убиваешь, а он все равно живой.
– У тебя температура, – отвечает он. – Горло не болит?
– Нет.
– Насморка нет?
– Нет.
– Все равно иди и ложись.
– Хорошо… Но все-таки… Может так быть, что ты кого-то убиваешь – а он не умирает?
– Быстро ложись, – говорит он. – Я принесу тебе аспирин. – И добавляет: – Нет. Так не может быть. Когда ты кого-то убиваешь – он умирает.
II
Родители не забирают меня из школы. И не отводят. Никогда. От дома до школы – десять минут ходу, и отец считает, что я не развалюсь, если пройду это расстояние одна. Это будет развивать во мне самостоятельность. Никакой опасности нет – ни утром, когда я иду в школу, ни в три-четыре дня, когда возвращаюсь обратно. У нас маленький тихий городок. Опасаться здесь нечего… В нашем городке совершенно нет злачных мест. Одно-единственное кафе, но там вам ничего не грозит.
У нас маленький, геометрический городок. Заблудиться здесь невозможно… У нас одинаковые блочные дома – серые и грязно-розовые, пятиэтажные и девятиэтажные, но они все четко пронумерованы, так что перепутать их невозможно.
У нас здесь всего две главные улицы – Ленина и Лесная. Они прямые и пересекаются под прямым углом, разделяя город на четыре квадратных района: АА, АБ, АВ и БВ. Я живу в районе АБ. Моя школа находится в районе АВ. Чтобы попасть в школу, надо идти все время прямо, никуда не сворачивая. Отец говорит, что даже такая кулема, как я, способна проделать этот путь самостоятельно.
Я единственная в классе, кто проделывает этот путь самостоятельно. Всех остальных приводят и забирают родители.
Утром идти хуже всего. Зимним, холодным, ночным утром, когда ничего еще даже не началось, когда все еще впереди – пахнущая овощным супом и трухлявой мебелью школа, молодая учительница с пронзительным голосом и все эти – вертлявые, суетливые, сопливые, с твердыми кулачками, локотками, коленками… Утром мне было бы легче, если бы кто-то шел рядом со мной. В темноте, в черном морозе.
Но я хожу одна. Из АБ в АВ. По прямой.
Письмо волшебнице
Заветное желание
Пожалуйста, пусть кто-нибудь ходит вместе со мной.
Я так хочу.
Я так хочу.
Я так хочу.
– Эй, когова! – букву «рэ» Ренат не выговаривает. – В школу идешь, когова?
Он пытается перегородить мне дорогу – но он маленький и щуплый, а я большая и толстая, так что я просто молча пру вперед, а он путается у меня под ногами, как вертлявая собачонка.
– Ты чё, оглохла, когова? Уши надо мыть компотом! Чё молчишь, с тобой газговагиваю! Ща получишь у меня!
Я резко останавливаюсь. Ренат быстро отскакивает в сторону – как все маленькие злые собачки, он очень труслив.
– Сам получишь, – говорю угрожающе и делаю шаг к нему.
– Сначала догони! – хихикает Ренат и отбегает еще дальше.
Я иду вперед. Кто-то вдруг очень больно ударяет меня в затылок. Оборачиваюсь: Ренат демонстрирует длинный белый язык; в руке у него грязный снежок, и он метит мне прямо в лицо.
– Ща еще получишь!
Я отворачиваюсь, но недостаточно быстро: второй удар приходится в щеку. Плотный комочек грязи и снега сползает за воротник шубы и тут же начинает сочиться холодными тонкими струйками. Ну и что. Ну и что. Я ускоряю шаг.
– Жиг-тгест-мясокомбинат! – орет Ренат.
Ну и что. Ну и что. Ну и что.
– Жиг-тгест!..
Я его ненавижу. Он такой же отвратный, как его имя. Ренат… Насекомое с круглым брюшком и прозрачными узловатыми лапками. Ренат. Ренат… Растение с гнойно-желтым стеблем, облепленным муравьями. Ренат… Сорт гнилых яблок. Ренат. Ренат. Ренат. Я убью его. Ренат. Раздавлю его. Ренат. Выдавлю желто-зеленый сок. Ренат, Ренат, Ренат… Вот так. Так-то лучше.
– …Мясокомбинат! – разоряется он.
Ну и что. Зато я убила его имя.
– Жигдяйка! Жигная!
– Я убила твое имя! – кричу я в ответ.
– Чи-и-во-о?!
Ренатово лицо вдруг перекашивается и начинает странно дергаться – как будто невидимая рука щиплет его за щеку изнутри.
– Чё ты сказала?..
Вообще-то он больной. Не знаю, чем он там болеет, но в школу он до сих пор не ходит хотя и старше меня на несколько лет. И еще – он совсем не растет. Папа говорит, что с ним нельзя водиться, ни в коем случае.
С ним действительно никто не водится. Как и со мной.
– Я убила твое имя, – спокойно повторяю я. – Теперь ты уже никогда не вырастешь.
– Бабушка! – ревет Ренат. – Бабушка-а-а!
Он падает на снег и дергает ногами:
– Ба-абу-у-шка-а-а!
Я ускоряю шаг. Я перехожу на бег, я задыхаюсь, но бегу: нужно убраться отсюда, пока не явилась ведьма. Его бабка.
Все знают, что она ведьма. Она сумасшедшая, у нее огромный загнутый нос и черные усы, а рта почти не видно; она умеет облизывать кончик носа языком. Зимой и летом она одевается одинаково: в валенки и теплое пальто. Они с Ренатом живут в нашем подъезде, на первом этаже. За зарешеченным окном.
Родителей у Рената нет: мать спилась, а отец исчез, когда Ренат был совсем маленьким. Все
Ознакомительная версия. Доступно 10 страниц из 50
