Опомнился Стас внезапно – когда на купеческий двор внесли на чужом плаще одну из выпрошенных им у водяного девочек. Белая как снег малышка лежала неподвижно, и не дышала. Спустившись на трясущихся ногах с крылечка, Стас попытался сделать ей искусственное дыхание, но было поздно. Зацепив краем глаза заплаканное лицо старшей утопленницы Стас подошел к ней:
– Почему?
Только и спросил он.
– Из-за вас, господин, полюбила, а вы и не замечаете, мы уже месяц тут стоим, не выдержала.
Рванув себя за волосы, Стас быстро подошел к колодцу и принялся опрокидывать на себя бадью за бадьей ледяную воду. Голова прояснилась, мерзкий вкус во рту ушел. Быстро сходив в баню и переодевшись в чистое он посмотрел сколько денег и каменьев осталось в кошеле, а потом пошел к купцу, приютившему его утопленниц.
– Здрав буди муж честной!
– И тебе поздорову.
Настороженно отозвался купец, всматриваясь в красные глаза гостя.
– Не смотри так Пимен Петрович, трезв я и по делу к тебе пришел. Стас встал с лавки и низко поклонился, борясь с дурнотой.
– Вот благодарность моя тебе, за то, что присмотрел за девочками моими, пока я глупости творил.
И Стас выложил на скатерть крупный полированный лал – рубин подобранный хозяйственным водяным с утопшего корабля.
– И просьба есть. Нет ли у тебя Пимен Петрович на примете дома большого справного? Хочу девочек там поселить да к работе приставить.
Купец с лица спал:
– Нет у меня дома для бесчинств!
Взревел он и сжав кулаки бросился на Стаса. Но удивленный парень подставил ему подножку и сказал:
– Окстись, Пимен Петрович! Девушкам дом нужен, пока замуж не вышли. Приданое я им дам, а прясть да шить они все умеют, глядишь, чего и сами себе заработают.
Купец медленно терял багровый оттенок, потом шевельнулся, показывая, что больше кидаться не будет, тяжело встал и подошел к столу.
– А я думал ты Стас – утопленник совсем от славы своей стыд потерял, девок бросил, сам запил.
– Прости Пимен Петрович, кивнул Стас, дурак был, так поможешь с домом?
– Помогу, кивнул купец, домок есть, семья тут съехала, князь их с собой позвал, а я выкупил, вот за камушек и уступлю, и хлеба на первое время дам, и работу подкину – торбы дорожные шить, а уж как дальше будет – сам решай.
Стас еще немного посидел у купца, подписал бумагу на владение домом и в тот же день после похорон девушки отвел утопленниц в новые хоромы. Объявил, что тут теперь будут жить, слушаться будут старшую, и работать будут коли замуж не выйдут. А потом отозвал старшую утопленницу в сторону и отдал ей все деньги:
– Вот раздели поровну это вам всем приданое, на хлеб заработаете, а коли замуж соберетесь– пригодиться.
– А ты, господин?
– Я ухожу. Вы здесь проживете, Прохор Петрович вас не оставит, а я не смогу.
Утопленница все поняла без лишних слов – в глазах Стаса все еще стояла девочка, погубленная его глупостью и самомнением.
Другие девушки понемногу оживились, устраиваясь на новом месте, и вскоре поужинав хлебом и молоком принесёнными доброй купчихой улеглись спать. Утром, простившись с утопленницами, Стас шагнул за ворота – и выпал в тесную палатку.
Глава 40
Вера Павловна и Анна изумленно взирали на парня – вместо короткой военной стрижки волосы ниже ушей подровненные в кружок. Небесно-голубая косоворотка, алый кушак и коричневый кафтан расшитый шнурами, штаны из мягкой шерсти и высокие сапоги с загнутыми носами, для полноты картины только шапки не хватало, но она как выяснилось, торчала из-за кушака, подмигивая суконной оторочкой.
– Какой сегодня день?
– Воскресенье.
Осторожно ответила Вера Павловна.
– Свадьбу еще гуляют.
Стас упал на лавку, утер лицо изнанкой шапки и увидев приготовленную для Анны рюмочку тот час выпил ее одним глотком, а потом проговорил:
– Я в сказку провалился, прямо со свадьбы.
– А я из палатки, вздохнула Анька, пять минут назад выпала назад.
– Я там почти месяц провел!
– А я почти полгода.
– У меня, небось, седины полголовы! Я чуть не сгорел!
– А меня в лесу замерзать бросили!
– Дети, дети! Призвала их к порядку Вера Павловна, поешьте, чаю попейте, а уж потом друг друга пугать будете!
Анька посмотрела на Стаса, отмечая горькие складочки возле губ, а он увидел и длиннющую косу, и растерянный взгляд. Заглядевшись глаза в глаза, они молча кивнули, уважая путь, пройденный каждым, и уткнулись в миски с ухой, которую заботливая Вера Павловна наварила к утру. А потом, держась друг за друга взглядами, ушли в палатку, где и сплелись в жарком объятии, доказывая себе и миру что все еще живы.
А под навесом вскоре появились Аленка и Иван. Попив чайку, они тихонечко ушли в свою палатку, вжикнула молния, и они уснули, а возле палатки появились байкеры:
– Ну что этих тоже в сказку отправлять будем?
– А зачем, они, кажется, все поняли, смысла не вижу.
– Но по плану у них еще одно задание, а уж потом путешествие «туда не знаю куда».
– Надо бы у руководителя спросить..
– Ага, вот прям сейчас и спроси, самое малое что получишь – молнию в лоб!
– Но надо же что-то делать!
– Так предлагаю голосовать, кто за продолжение сказки?
– Двое. Кто против? Четверо. А ты воздержался?
– Мне все равно, работы еще много, пора соседнюю парочку забрасывать.
– Ага, ну ладно, значит, эти пусть спят, а соседям пора в путь, и еще этих, которым к морскому царю утром отправляем, заодно и похмеляться! Хоп-хоп!
И белые футболки растворились во тьме.
Глава 41
Анька заснула совершенно счастливая, крепко обнимая Стаса, а проснулась громко чихнув. У лица крутился пушистый кончик черного хвоста, девушка чихнула еще раз и удивилась – кошек в их своеобразном стройотряде не наблюдалось.
Тут она поняла, что и находится не в палатке, а в кровати и вместо Стаса прижимает к груди подушку. Комната вокруг была удивительной, темно-синие стены украшал тонкий инеистый узор, одеяло на кровати сияло серебристым блеском парчи снаружи, и было мягким и теплым с обратной стороны. Вальяжный черный кот, улегшийся в ногах, поблескивал зелеными глазами и зевал во всю жаркую малиновую пасть.
– Котя, где я?
Спросила Анька у кота. Больше поблизости никого не было, а сил спуститься с кровати не набиралось. Едва звонкое эхо разнесло ее голос по комнате, как отворилась узорная дверка, и в нее протиснулся старик в длинной опушенной мехом шубе, но уже без шапки.
