— Все не так, как кажется? — а вот это уже, со смешком, выдает Каримов. — Андрей, иди, я сам разберусь. Ты знаешь, что делать.
Тот уходит, а я перехожу в наступление. И может даже перехожу черту… но я же видела, как все произошло! Сбивчиво пересказываю ему всю сцену, а потом складываю руки в умоляющем жесте:
— Илья Демидович, она не виновата, вот честно! Вы должны ее оставить!
— Должен? — задирает он свою бровь.
— Должны, — говорю уже тише. — Те девицы специально все сделали, я же видела…
— Значит, мне следует оправдать её?
— К-конечно…
— И что мне за это будет?
Сглатываю и молчу, оторваться не могу от его гипнотического взгляда.
А потом все-таки говорю:
— Плюсик в карму?
Хмыкает. Встает из-за стола и подходит:
— Наивная и благородная пчелка… не терпишь несправедливости, да? Готова ради этого на многое?
— Ну… — тяну, напрягаясь. Если он вот сейчас, вот за это все потребует что-то…
Качает головой.
— Неужели ты думаешь, что я бы так просто, не разобравшись, вышвырнул своего сотрудника? Ведь в аналогичной ситуации с тобой я так не поступил, не помнишь разве? Я разбираюсь в людях или когда мне лгут в лицо, а на случай сомнений есть камеры. Те девки за столом, уверен, заранее решили все провернуть — их облили, они устроили грандиозный скандал и потребовали не только компенсации, но и не платить по счету. Вы здесь, конечно, должны дорожить каждым клиентом, но не такими.
— О, — только и могу сказать. Я ведь даже не подумала о таком варианте. — А почему тогда Катя плакала?
— Потому что Андрей не такой сдержанный и прозорливый как я, — снова усмешка. — А ты уже подумала, что ее тут обидел большой и злой волк?
Чувствую, заливаюсь краской.
Ведь и правда подумала. Каримова я воспринимала как привлекательное и неизбежное зло, но в справедливость от него верила меньше, чем в непримиримость и готовность к расправе. А тут вот как… и уже второй раз. И если в отношении меня можно было подумать, что он таким образом показывает свою заинтересованность, то в том, что касается Кати…
Ох, не додуматься бы ни до чего!
— Иди, — так и не дожидается от меня ответа Илья, но его, похоже, это не беспокоит. Улыбается краешками губ и даже такая улыбка делает его симпатичней и моложе. — В три я буду ждать тебя в машине. Жене я уже сообщил.
— О… хорошо, — киваю и выхожу из кабинета.
Вот только хорошо ли?
11Более странное, чем свидание в три ночи — только свидание в семь утра. Последнее у меня тоже было. Но тем, у кого будни не по будням, а в праздники — самая работа, такой расклад привычен. Непривычно мне другое. Что я сажусь в дорогой автомобиль с водителем. Что тот, кто сидит рядом, может возвысить меня или уронить одним щелчком пальцев.
Сломать?
Вряд ли.
Мама говорила, что мы с ней как медная проволока. Гнемся во все стороны, выкручиваемся, принимаем самые совершенные формы — но остаемся при своем блеске и твердости. А я смеялась и отвечала, что проволки мы потому, что медноволосые.
— Чему улыбаешься?
— Вспомнила маму, — отвечаю с некоторым вызовом. Почему-то в голове «Восьмиклассница» Цоя при этом…
Впрочем, и так понятно, почему.
— Она похожа на тебя? — спрашивает с неожиданным интересом.
— Я похожа на нее, — поправляю мягко. — И она самый дорогой мне человек.
Ощущение, что Каримов ставит какую-то галочку у себя в голове. Не сдерживаюсь:
— У тебя большая анкета?
— На несколько листов, — он не делает вид, что не понимает.
Смешно.
Я и смеюсь, не боясь с ним быть искренней.
Откидываюсь на сидении и прикрываю глаза, даже не спрашивая, куда мы едем. На маньяка он не тянет, он… Каримов это Каримов. Мне нравится, что он в принципе не делает вид. Никогда.
Быть, а не казаться — даже если это означает немного или много пугать людей. Вызывать отторжение своим напором. Заставлять испытывать внутренний трепет.
Он взрослый, точно знающий, что хочет, эгоистичный и уверенный в себе мужчина. Успешный даже в своих жестах. А я молода и неопытна во всех смыслах. И да, мне опасно находиться рядом — но я вдруг понимаю, что не хочу отказываться от этой возможности. Пусть это будет каким угодно синдромом, поиском в каждом мужчине бросившего меня отца, желанием прикоснуться к недоступной прежде роскошной жизни — пусть.
Вот только я впервые понимаю смысл фразы, что выбирают не мужчины.
Мерное покачивание и усталость делают свое дело — я впадаю то ли в дрему, то ли в прострацию, и прихожу в себя, когда слышу негромкий смех.
— Не будь я столь в себе уверен, подумал бы что-то нехорошее, раз ты постоянно засыпаешь рядом со мной.
— Зря, — говорю хрипло. — Это, наоборот, плюс — значит я вам доверяю.
— Тебе. Мы же договорились.
— Точнее… ты потребовал.
— Назови мое имя, — вдруг подается вперед Каримов. И оказывается непростительно близко — если я сейчас вдохну глубоко, точно с ним соприкоснусь.
— Илья… — шепчу.
— Еще, — он смотрит на мои губы.
— И-ли-я, — выдыхаю слоги с каждым ударом сердца.
… вот он наклоняется, вжимается в меня жестко, смешивая наше дыхание и запахи, порабощает, проводит длинными крепкими пальцами по ключицам, а потом его горячая рука ложится мне на горло…
Встряхиваю головой, избавляясь от наваждения.
Хорошо, что это все мне привиделось… хорошо же?
Каримов улыбается одними уголками губ, но в его глазах — не улыбка. Кажется, он точно понял, что за картинки я увидела в своей голове. И это зажгло в его взгляде если не пожар… во всяком случае искру.
— Сиди.
Я остаюсь на месте, когда он выходит.
Послушная, ошеломленная Майя.
Мужчина обходит машину, открывает мне дверь и подает руку. А я стараюсь не вцепляться в нее, хотя ноги не держат.
— Где это мы? — оглядываюсь с недоумением. — Все-таки лес?
— Все-таки? — недоуменно поднимает бровь, а потом понимающе кивает. — Считаешь, я тебе заманил, и теперь буду пиршествовать?
Сглатываю.
Почему каждое слово, сказанное им, приобретает для меня особое значение?
Это его способности или особенности моего восприятия?
— А ты меня заманил?
— И продолжаю заманивать, — улыбается. — Пойдем. Надеюсь ты не из тех, для кого поздний ужин — проблема.
