В благословенные донавигаторно-планшетные времена, когда Старший Брат многого не мог видеть, на «скорой» существовало такое понятие, как «отстой». Иногда, после выполнения вызова, бригада не спешила отзваниваться на подстанцию, а останавливалась в каком-либо укромном месте и отдыхала. Врач мог заполнить карточки, фельдшер приводил в порядок салон, водитель заливал жидкости в недра своего железного коня… Или же народ чем-то еще занимался, не суть важно. Ну уж а те, кто освободился за десять минут до конца смены отстаивались чуть ли не сплошняком. Известно же, что перед самым концом смены, согласно закону подлости, выпадают самые затяжные вызовы. С долгим сидением и дальней госпитализацией. Как минимум — два часа переработки.
Моральной стороны отстоя (а вот в это время кому-то стало плохо и т. п.) мы касаться не будем. Тем более, что в наше время это позорное явление изжито практически повсеместно благодаря достижениям прогресса — недреманное око Старшего Брата видит бригаду всегда и везде. Я о другом.
Обычно для отстоя бригады выбирали какие-то укромные места в своем, хорошо знакомом, районе. И нередко палились — какой-нибудь собаковладелец во время прогулки с четвероногим другом увидит одиноко стоящую без дела в глухом месте скоропомощную машину и стукнет куда следует, письменно или звонком. Стукнет с указанием номера автомобиля, а некоторые еще и номер подстанции укажут, он на машине спереди и сзади написан.
Но на доктора Генкина никогда таких жалоб не поступало, потому что Генкин отстаивался не в глухомани, а исключительно возле поликлиник. Во-первых, скоропомощная машина у поликлиники никаких подозрений не вызывает. Во-вторых, всех, кто пытается попросить измерить давление или пристает еще с каким медицинским вопросом, можно спокойно отправлять в поликлинику.
Хочешь что-то спрятать — положи на видное место. Этот закон не знает исключений.
Идиот
Доктор Иванов был знающим и опытным врачом, а также благородным, высоконравственным человеком. Но при этом дежурить с ним в паре по реанимационному отделению никто не стремился. Более того, несколько дежурств подряд в паре с Ивановым считались неофициальным видом наказания. Заведующий так и говорил: «Смотрите у меня, а то до конца года будете с Ивановым дежурить!».
Казалось бы — парадокс! Трудно дежурить с дураками, за которых приходится выполнять их часть работы и вообще следить за тем, как бы они чего не напортачили. Неприятно дежурить со склочниками, тырщиками кофе-чая-сахара и прочими неприятными людьми. А Иванов сам мог кому угодно помочь, чужого без спросу не брал и гадостей никому не делал. И тем не менее, тем не менее…
Понимая, что высокий профессионализм поддерживается путем неустанных тренировок, Иванов в редкие минуты затишья звонил в отдел госпитализации, где у него все диспетчеры были знакомыми, и просил:
— Светуля (Манюня, Танюша, Валюша) пришли мне что-нибудь сложное, настоящий отек легких или некупируемый приступ бронхиальной астмы. А то скучно у нас чего-то…
На возмущенные вопли напарников Иванов всегда отвечал одно и то же:
— Не беспокойся, я этого тяжелого не в свою очередь возьму! И следующего тоже возьму. Тебе страдать не придется.
Ага — не в очередь! Как же — не придется! Еще как придется!
Света объявит диспетчерам, что доктор Иванов из реанимации шестьдесят пятой больницы жаждет тяжелых пациентов, а те и рады стараться — пришлют не одного, а целых пять! И вообще до конца смены все «этакое» будут в шестьдесят пятую слать. Стереотипы, такие стереотипы. В результате все, кто дежурил с Ивановым, включая и его самого, выматывались в усмерть. Так выматывались, что у некоторых не было сил домой идти. Без преувеличения.
В паузах между активными лечебными мероприятиями, если таковые случались, Иванов начинал сетовать на свою горькую судьбу. Мол, женился я по любви и врожденному благородству на сироте, не имеющей ни приданого, ни связей, вот и прозябаю здесь в рядовых врачах. А те однокурсники, которые профессорских и министерских дочек расхватали, давно уже сами в профессора и начальники вылезли. Хнык-хнык…
Напарникам в такие минуты хотелось, чтобы «скорая» поскорее привезла бы кого-то еще, так доставал Иванов своим нытьем. Вроде бы и ничего особенного, на дежурствах все друг с другом личным делятся, но у Иванова это личное слишком уж депрессивным было.
В конце концов, заведующий реанимационным отделением пришел к главному врачу и поставил вопрос ребром — или мы убираем Иванова, или лишаемся половины дежурных врачей. А то, чего доброго, и всех лишимся. Ситуация аховая — увидев себя в графике в паре с Ивановым, люди пишут заявления на увольнение по собственному желанию. Уже три заявления написали и это только начало.
— Есть за что его уволить? — спросил главный врач.
— Нет, — вздохнул заведующий. — Не за что. Идеальный сотрудник, хоть и идиот. Вот при всем огромном желании придраться не к чему.
— Вот прямо так и не к чему? — усомнился главный врач. — Ни разу не опоздал? Ни в одном диагнозе не ошибся? И в историях болезни ни разу не накосячил.
— На дежурство он приходит за сорок минут, чтобы подготовиться как следует, — доложил заведующий отделением. — К началу дежурства он уже про всех, кто лежит, все знает. Диагнозы ставит четче, чем доктор Хаус. А документацию ведет так, что хоть в музей под стекло.
— Тогда придется повышать, — сказал главный врач. — Другого выхода у нас нет.
Спустя неделю Иванов стал заведующим отделением. Не реанимационным, а «обычным» отделением терапевтического профиля, в которое пациенты поступали в плановом порядке, по направлению поликлиник. До сих пор, насколько мне известно, он этим отделением и заведует. И вроде как ничего — человек на своем месте. Тяжелых пациентов в «плановые» отделения не укладывают, жаловаться на жизнь подчиненным как-то не принято, так что своим мудрым решением главный врач нейтрализовал оба негативных качества Иванова.
Неэтичный поступок
Закон — что дышло, а этика вроде лекала. Ее и так, и этак приложить можно. Все зависит от конкретных обстоятельств.
