Сил более нет терпеть душевные терзания. Куда-то делась вся моя решимость и мое желание власти, я более не уверена в том, что поступаю правильно. От Катюши я отдалилась, стала с нею холодна, а она преследует меня всюду, в каждом углу мне мерещится ее шепот: «У нас был уговор, помнишь?» – и духи ее пряные словно витают в воздухе. Мы с ней как Лалица и Зоица, связаны по недоразумению, по недомыслию, и мне страшно становится от того, на что она меня обрекает. Накануне я стояла на веранде, смотрела вниз с нашего холма. Тишина и спокойствие были кругом, поля и рощи в дымчатом свете, и я вдруг взглянула[6] на всё другими глазами. И поля, и рощи, и колонны нашего дома, и беседка в саду, и сам Змеиный холм, и Дмитрий Иванович, такой спокойный и молчаливый, и книги мои, и мысли, и весь нынешний тринадцатый год – это так хрупко, неустойчиво, миг – и сгинут! Я так ясно увидела перед собой зарево пожара, в котором гибнет всё дорогое мне, что сердце заколотилось и слезы выступили на глазах!
Катюша говорит, что жертвы оправданы. Но в чем виноват бедный мальчик, которого я сама же в себя и влюбила, по наущению всё той же Катюши? Разве цели, как бы ни были они лучезарны и высоки, стоят жизни ни в чем не повинного человека? Разве кто-то дал мне такое право – жизнями чужими распоряжаться? Нет, такого права я отнюдь не имею, да и иметь не могу. Все, кто думают иначе, поплатятся за свои заблуждения, подобно несчастной Марье Федоровне.
Нет, не могу я на это пойти. Но и сбежать, бросив всё на произвол судьбы, я тоже не могу! Ведь кто, как не я, виновница этих туч, что сгустились над Змеиным холмом? Я это начала, я и закончу.
20 июня
Мила лежала всё так же неподвижно, на лице застыло выражение спокойствия и безмятежности. Зоя стала замечать, что ее внешность как-то потеряла краски, будто выкрутили цветность изображения. Мила всегда была веселой, шумной, яркой, как фейерверк, а теперь она всё больше и больше напоминает холодный мрамор. Зоя взяла ее за руку. Ладонь оказалась теплая и слегка влажная.
– Мне так нужно, чтобы ты была рядом. Я не справляюсь совсем. Уж ты бы обсмеяла все эти мои страдания по Никите, всё бы перевернула с ног на голову, и мне бы стало сразу легче. И я столько всего выяснила, ты не представляешь. За целую ночь не рассказать.
Мила не отвечала. Ни один мускул не дрогнул на ее окаменевшем лице. Зоя тревожно выдохнула.
– Я узна́ю, как тебе помочь, обещаю.
Она аккуратно закрыла за собой дверь. Зеленый коридор изолятора тускло освещался парой желтоватых лампочек. Яркий свет лился только из процедурной, где медсестра сидела за столом и что-то набирала одним пальцем на клавиатуре компьютера. Зоя прислонилась виском к дверному косяку.
– Вы выяснили, что с ней такое?
Медсестра подняла глаза.
– Нет. Но у нее падает температура и артериальное давление. Завтра повезем ее в город.
– Не надо!
Медсестра удивленно подняла нарисованные брови. Но Зоя и сама не могла объяснить ничего, она просто чувствовала, что если у Милы и есть шансы, то только в том случае, если она останется здесь.