— Иди ко мне. — Я сдалась первая и протянула ему руки.
— Хочешь меня согреть?
— Да.
— Не боишься?
— Чего?
— Утонуть.
— Мне нельзя тонуть. Я дорого стою.
Он подплыл и крепко обнял меня. Я бедрами обхватила его. Мы прильнули друг к другу. Пошел дождь. Мои волнистые волосы выпрямились и висели словно сосульки, облепив его лицо. Он не видел ничего перед собой.
— Плывем к берегу, может начаться шторм.
— Я обожаю, когда опасно. Полюби меня здесь, посреди океана.
Мы поменялись позами, он обхватила мои бедра своими, вокруг был океан.
— Здесь, в воде, ты тоже любишь медленно?
Нас качали волны, и мне казалось, что Стив отключился. Но это было не так.
— Мы будем заниматься любовью так же долго?
— Пока не доплывем до берега, — сказал он и поцеловал меня, захватив мои губы. Его тело напряглось.
— Теперь торопишься ты, — упрекнула его я.
— Научился от тебя.
— Любить по-русски?
— Быстро, как ездить.
— А мне понравилось медленно, — сказала я, но слова оказались бессмысленными.
Крик чаек заглушил мой.
— Боже праведный, вы что, купались? — увидев нас, воскликнула Нэнси.
— Нет, купалась только я. — По Стиву не было видно. Он высох по дороге домой. А чтобы высушить мою густую гриву, требовалось побольше времени.
— Так ведь можно утонуть, и вообще это опасно. Я предложила Наде купаться у нас в бассейне или джакузи.
Она посмотрела на меня с укором. В нем таился и вопрос, и осуждение одновременно: «Со мной развлечься не захотела, а вот со Стивом…»
— Люблю купаться в экстремальных условиях.
— В следующий раз возьмите меня с собой. Я тоже хочу попробовать.
— Непременно, — отозвался Стив. — Но Надю мы больше не возьмем.
— Это еще почему? — взорвалась я.
— В твоем положении это опасно, и вообще можно простудиться. — Он меня дразнил.
Нэнси подняла бровь.
— Я имел в виду в ее будущем положении, — поправился Стив.
Он словно в воду смотрел.
Глава девятнадцатая
Через неделю я приехала в медицинский центр. Это был срок моего очередного обследования.
Я заглянула в кабинет к своему врачу. Никого не увидела, только услышала, что откуда-то раздаются громкие всхлипы. Звук плача привел меня в соседнюю с кабинетом гардеробную. В узком шкафчике, предназначенном для одежды, сидела Сандра без формы и, горько рыдая, размазывала слезы по своим близоруким глазам. Очки, упав с колен, валялись рядом на полу.
— Ты что? — Я подошла к девушке и, подняв с пола очки, погладила ее по плечу. В ответ она разразилась плачем еще громче.
— Представляете, они обвиняют меня, что я перепутала пробирки, поэтому у белой женщины родился ребенок-мулат.
— А отец тоже белый?
— Да-а, — ревела она.
— Как же так? — Я тут же подумала о себе, не хватало, чтобы я от нерадивости этой ученой девчонки Стиву преподнесла в подарок негра. Как она в очках с такими мощными диоптриями вообще что-то видит?
— Может, ты действительно… — Я не успела договорить.
— Нет-нет, я все делаю очень аккуратно, перепроверяю тысячу раз. Мой профессор в университете сказал, если я уверена на сто процентов, что это не моя ошибка, можно провести генетическую экспертизу…
— Конечно, — успокоила я Сандру, хотя слабо разбиралась в этом. — А может, в роду у твоих белых пациентов были темные корни? Бабушка темнокожая или дядя?
Сандра меня не услышала. Она продолжала рыдать:
— И вообще я занимаюсь плохим делом, все мы тут занимаемся… у-у… — Слезы капали на очки, которые Сандра усиленно протирала подолом юбки. Она выглядела обиженной, беззащитной девчонкой.
— Что ты! — уверила ее я. — Ваш труд очень ценен. Столько женщин, которые не могут сами родить и очень хотят ребенка!
— Знаете, почему я занялась этой темой? — Слезы высохли. — Моя мама умерла при родах. У нее было больное сердце. Ей нельзя было… нель-зя. — Она снова зашлась.
— Вот видишь. Если бы ей кто-то помог, то и ты бы родилась, и мама твоя осталась в живых. — Я, как могла, уговаривала Сандру.
— Нет, девчонки с факультета психологии дразнятся, говорят, что наша наука аморальна, потому что у таких детей, которых вынашивают не ро-ди-те-ли… — Она стучала зубами.
— Да-да, я поняла… принести тебе попить?
— Не на-до. У детей, которых мы выводим, — продолжила она самобичевание, — словно в инкубаторе цыплят, у них… не будет с родителями внутренней связи.
— Какой связи?
— Внутренней, которая через утробу матери передается.
— Что это еще за связь? — забеспокоилась я.
— Они проводят эксперименты с младенцами.
— Кто?
— Студенты с факультета психологии.
— У них своя наука, у тебя своя.
— Говорят, что дети, даже только что рожденные, безошибочно определяют своих мам.
Я задумалась. Ребенок, которого я рожу Стиву, будет несчастным. Он никогда меня не забудет. Именно об этом говорит Сандра.
— Малышам, которым было отроду двенадцать дней, — продолжила она, — давали соску, соединенную с магнитофоном, где была записана речь разных женщин, в том числе и их мам. При первых же звуках, произнесенных матерью, малютка выплевывал соску и начинал прислушиваться. Вы понимаете, о чем я говорю?
— А на другие голоса не реагировал?
— Нет. — Сандра покачала головой. — А в детском саду провели еще более необычный эксперимент. Мам всех маленьких детишек попросили поносить одинаковые ночные рубашки, пометили их и предложили малышам найти ту, которую надевала именно их мама. Выложили перед ними весь ворох.
— И что?
— Дети по запаху нашли «свою». И те, кто скучал и плакал по своим родителям, сразу успокоились. Как бы мама где-то рядом.
— Я не верю.
— Я тоже не поверила. Они позвали меня посмотреть на этот эксперимент.
— Хоть кто-нибудь ошибся?
— Один.
— Студенты-психологи выяснили, что у него проблемы в семье. Ребенок привыкает к голосу матери, находясь еще в ее утробе. Он любит ее подсознательно, он связан с ней всем своим существом. А потом еще выяснилось, что у того ребенка, который не опознал рубашку, мать — бывшая наркоманка.
— С ней не могло быть связи?
