– Мой отец запрещал мне рисовать, – сказал он после долгого молчания, – и изо всех сил старался выбить из меня эту страсть. Он считал, что это занятие не подходит для его единственного сына.
– Однако вы не бросили рисовать.
– Я был не в силах. Страсть к рисованию сжигает меня внутренним огнем. На бумаге я могу передать то, чего не выразишь словами. Но мне все время приходилось скрывать от отца или уничтожать свои рисунки. Это вошло у меня в привычку.
– Как это больно.
Теперь Ребекке был понятен его гнев, когда он застал ее просматривающей папку. Ей захотелось поцеловать его, утешить, но она только осторожно погладила его по щеке и тут же отступила назад.
– Я бы сошла с ума, если бы мои родители запретили мне рисовать.
– Вам в жизни повезло: вы живете под одной крышей с самым известным живописцем Англии, – сказал Кеннет с печальной улыбкой. – В молодости я мечтал окончить Королевскую академию искусств и стать профессиональным художником. Время упущено. Я стал солдатом, а это никак не вяжется с искусством. Увидев в вашем доме столько прекрасных полотен, я вновь захотел попробовать себя, но это лишь жалкие потуги дилетанта.
– Вы художник, Кеннет, – с жаром возразила Ребекка. – Вы рисуете лучше многих профессиональных художников Лондона. Немного практики, и вы станете выдающимся художником.
– У меня есть навык в рисовании, и я делаю приличные акварели, – согласился Кеннет, – но этим искусством владеют все молодые леди и джентльмены. Мне уже тридцать три, и время, когда я смог бы выучиться на настоящего художника, прошло.
– Кого вы считаете настоящим художником? – спросила Ребекка, сгорая от любопытства.
– Того, кто не просто копирует предмет, но видит в нем то, что скрыто от глаз других; он как бы заглядывает внутрь, видит его потаенный смысл. Портрет вашего кота вызывает восхищение. Чувствуется, что он написан с большой любовью. Он хорош не только внешне, но вам удалось показать его дикую природу. Это не просто домашнее животное, а самый настоящий дикий зверь. В вашей Диане-охотнице чувствуется не только сила и гордость своим умением мастерски охотиться, но и ее одиночество, оторванность от других. В ней есть какая-то щемящая тоска, желание быть такой же, как и остальные женщины. Она немного напоминает мне вас.
Черт бы его побрал! Уж лучше бы он рассуждал о портрете кота и не лез к ней в душу. Будто не расслышав его последние высказывания о Диане, Ребекка заметила:
– Я просто нарисовала кота так, как я вижу его.
– У вас есть художественное чутье, поэтому вы и увидели его именно таким, а не другим. – Кеннет вплотную подошел к картине и еще раз внимательно изучил ее. – У вас неповторимый, присущий только вам взгляд на вещи. Я безошибочно узнал бы вашу манеру письма.
Высказывание Кеннета, что он в любой картине узнает ее руку, показалось Ребекке таким же откровенным, как поцелуй. Не желая больше продолжать разговор о себе, Ребекка взяла папку с его рисунками.
– Вы человек одаренный, – сказала она, взяв в руки портрет темноволосой испанской красавицы, выполненный пастелью. – Эта женщина не просто красива, но и самоотверженна. В ней чувствуется вызов. Пожалуй, она даже опасна.
По тому, как напряглось лицо Кеннета, Ребекка поняла, что она правильно угадала его замысел. Она взяла портрет сраженного пулей солдата.
– Если художника отличает особый дар видения, то он у вас есть. Вы точно выразили муки умирающего солдата.
– Это чистая случайность, – ответил Кеннет, пожав плечами. – Я написал его прошлой ночью под впечатлением от ваших слов. Помните, вы говорили, что всегда выплескиваете на холст все свои тревоги и печали? Я решил последовать вашему примеру и попытаться выпустить хотя бы часть демонов, терзающих меня.
Ребекка снова посмотрела на рисунок: если это один из демонов, и не самый худший, то какие же другие?
– Ну и как, это принесло облегчение? – спросила она.
– Определенно. Воспоминание первого боя терзало меня, иссушало мой мозг. Рисунок… – Кеннет смолк, подбирая нужное слово, – обуздал мою память. Все как бы отодвинулось, сделалось расплывчатым, туманным.
– Рисунок помогает мне также увидеть и понять то, чего не существует в действительности, – подхватила Ребекка, закрывая альбом. – Если вы не считаете себя художником, тогда что же вам мешает стать им?
– Я не умею пользоваться красками, – с улыбкой ответил Кеннет. – Никак иначе не передашь насыщенность цвета, точность форм. Я привык к рисунку углем и акварели, а это под силу каждому школяру.
– Что вам мешает научиться писать маслом? Это не такая уж большая наука. Акварель гораздо труднее, а вы овладели ею в совершенстве.
Кеннет с хмурым видом молчал; шрам на его щеке побелел и стал заметнее.
– Вы не верите в свои способности? – участливо спросила Ребекка.
– Мне… мне хотелось бы верить, что это возможно, – тихо ответил Кеннет, опуская глаза.
В его словах была какая-то застарелая боль, и Ребекка почувствовала, что судьба не щадила его. Зная, что жалость будет для него оскорбительна, она приняла бодрый вид и уверенно сказала:
– Я научу вас. Если вы избавитесь от неуверенности, что масло вам не по силам, дело быстро пойдет на лад. – Заметив протестующее движение Кеннета, Ребекка с металлом в голосе продолжила: – У вас в голове сплошная путаница. Откуда вам знать, кому быть, а кому не быть настоящим художником? Выбросьте из головы свои глупые представления. У вас есть талант, и вы должны гордиться им. – Ребекка направилась к двери, бросив через плечо: – Вы должны быть в мастерской в два часа.
Она медленно поднималась по лестнице, чувствуя неприятную пустоту. Ей было жаль Кеннета. Как это, наверное, страшно – любить искусство, живопись и видеть крах своей мечты. Она подумала о своей собственной жизни. Ей повезло, очень повезло. Конечно, сэр Энтони далеко не идеальный отец, но он всегда поощрял ее талант и относился к нему с уважением.
Интересно, как чувствует себя такой человек – с виду сильный и грозный воин, а душа у него тонкая, с обостренным чувством прекрасного, душа настоящего художника?
Ребекка открыла дверь и вошла в мастерскую с твердой уверенностью в том, что сделает из него живописца. Пусть она замучит его до смерти и костьми ляжет сама, но художником он будет.
Глава 11
Когда Ребекка ушла, Кеннет без сил опустился в кресло, дрожа как в лихорадке. Он чувствовал себя орехом, скорлупу которого разбили тяжелым молотком.
Она сказала, что у него есть талант, что он настоящий художник, а Ребекка Ситон принадлежала к тем людям, которые слов на ветер не бросают.
Сердце Кеннета бешено колотилось: а что, если она говорит правду? Может, действительно еще не все потеряно? Подсознательно он всегда считал, что писать маслом – это Божий дар и ему, простому смертному, никогда не овладеть им. Ребекка рассеяла его сомнения и прибавила ему немного уверенности в себе. Правда, большинство художников начинают писать маслом в совсем юном возрасте, а сама Ребекка научилась рисовать чуть ли не с пеленок. Но он горы свернет и, возможно, сумеет чего-то достичь, ведь у него есть чувство цвета и композиции.
