Р. S. Посылаю тебе наши с мамой фото и еще снимок ветряных мельниц. Ты их просто обожал, помнишь? Часами сидел на заднем крылечке и смотрел на них. Я изумлялась, глядя на тебя. Они тебя вроде гипнотизировали, мой мальчик. Хотя ты был совсем маленький — не помнишь, наверное?
Р. Р. S. Поблагодари от нас с мамой Делайлу. Скажи ей, она наша спасительница!
Я посмотрел на Делайлу.
— А ты помнишь эти ветряные мельницы, сынок? — спросила она.
— Хорошо помню. Как раз вчера ночью рассказывал про них Марии. И обещал завтра показать ей картинку.
Удивительно, правда? Вот и мы с Делайлой так подумали. И поудивлялись — молча, каждый про себя.
А потом я сказал:
— Они мне сто писем написали, если не больше. А он мне не давал!
— И как ты, сынок?
В ту самую секунду, когда Делайла спросила, это и произошло. Поднялось изнутри, будто скисший суп, от которого тошнит. Грянуло внезапно, как гроза на ясном небе.
Ярость. Я онемел от бешенства. Даже на вопрос Делайлы ответить не смог. Не сумел заставить себя произнести ни слова.
* * *
Я грохнул дверью нашей квартиры. Глаза у меня, уверен, покраснели и опухли от слез, но мне было все равно. Плевать! Я грохнул за собой дверью нашей квартиры.
Он был на кухне. Оттуда донеслось:
— Отдыху конец, Себастьян. Ты злоупотреблял полученными привилегиями и потерял на них право. Больше никаких каникул, никаких исчезновений из дома неизвестно куда и неизвестно насколько. Тебе все ясно?
Я застыл на пороге. Прислонился спиной к двери и будто окаменел. На одно только надеялся: лишь бы сейчас никто не пострадал. А если не выйдет — то пусть это буду я. Потому что превратиться в собственного отца — это уже слишком. Он высунул голову из кухни и, увидев меня, явно забеспокоился. Я это сразу понял.
— Сукин сын, — медленно произнес я.
Тревога на его лице сменилась страхом. Отлично. Он меня боится.
— Лживая скотина.
Он молчал. Ох и жутко мне было. Страсть как жутко — но какое же я испытал удовлетворение. Он не смел произнести в ответ ни слова. И взгляд в пол уткнул, вроде ковер разглядывает. А ведь он даже еще не знал, за что я его так. Но все равно глаза опустил от стыда.
— Что ты с ними сделал? — Я не кричал, нет. Мой голос звучал ровно. Я бы сказал — очень ровно. Размеренно. Будто я сам боялся, что сорвусь на крик. Будто на крик у меня уже сил не хватило бы. — Что ты сделал с мамиными письмами? Она их мне писала! Они мои! Отвечай, что ты с ними сделал? В мусоропровод выбросил? Сжег? В унитаз спустил?
— Себастьян…
— Отвечай! — Вот теперь я уже орал вовсю.
— Какая разница? — Он это очень тихо сказал. Едва слышно. Как если бы я в него из ружья целился.
— Отвечай, черт бы тебя побрал! Что ты с ними сделал?
Он надолго замолчал. У меня в висках стучало и звон стоял в ушах.
— Ты знаешь, у нас есть машинка для уничтожения бумаг…
— Которую следует использовать только для распечаток по кредитным картам. Ты так говорил. Ах да. Неважно. Ты ведь еще говорил, что моя мама умерла. Ты просто всегда врешь. Ты лжец.
— Себастьян, я…
— Как ты мог сказать семилетнему ребенку, что его мама умерла? Только изверг мог такое сделать!
— Я не изверг, Себастьян.
— Уверен? В зеркало давно смотрел?
— Я так поступил ради твоего блага, Себастьян. Когда-нибудь ты это поймешь. И сможешь меня простить.
Я с такой силой замотал головой, что потерял равновесие, подался вперед и прыгнул в его сторону. Он попятился на несколько шагов, наткнулся на свое кресло, упал и остался в нем сидеть на самом краю, едва не сползая. В паре дюймов от него мне удалось себя остановить. Я мог его ударить. Легко. Но не ударил. Это было бы проще всего, и именно так сделал бы отец. А самый простой выход — не всегда самый лучший. Точнее, чаще всего не самый лучший.
— Нет! Даже не думай! Я тебя никогда не прощу. Никогда. Такое не прощают. Не смей такого говорить. И знаешь что? Вообще не смей больше со мной говорить. Ни слова мне не говори, понял?
Я развернулся, дошел обратно до середины комнаты и… встал в растерянности. Что делать? Куда идти? Я не имел представления. Что дальше-то? Я не мог ни вспомнить, ни придумать.
— И долго? — раздался у меня за спиной его голос.
— Никогда больше. Не смей со мной говорить никогда.
— Себастьян. Мы с этим разберемся. Ты только выслушай и другую сторону. Меня выслушай, Себастьян.
— Нет. Не желаю ничего слышать. Что бы ты ни сказал — мне неинтересно.
— Но мне хочется, чтобы ты все-таки меня выслушал…
Я крутанулся к нему — и он отпрянул внутрь кресла, вжался в спинку. До сих пор он так и сидел, прилепившись на самом краю. А упал от одного моего жеста.
— К чертям собачьим все, чего тебе хочется! Я всю жизнь только то и делал, чего хотелось тебе. А ты знаешь, чего мне хотелось? Друзей хотелось. Маму хотелось. Письмо от бабушки получить хотелось. Выйти из этих проклятых стен хотелось! А ты плевал на то, чего мне хотелось. Ну а теперь мне плевать на то, чего хочется тебе! Я ухожу.
Взявшись за ручку двери, я услышал:
— Когда вернешься?
— Тебе забыл доложить. — Я глянул через плечо: — А что, запретишь? Попробуй, черт возьми. — Я снова повернулся к нему лицом и замер, прислонившись спиной к двери. Чтобы у него не осталось сомнений. Чтобы он уж наверняка уяснил — это не бегство. Я не пытаюсь выскользнуть из дома без его ведома. — Желаешь, чтобы было по-твоему? Ну так вперед. Напомни мне правила. Останови меня.
Я все прочитал по его лицу. Он отлично знал — остановить меня удастся только силой. Если он был способен физически подчинить меня, чтобы вернуть себе власть, — то это был его шанс. Сейчас или никогда.
Но я вырос, вот в чем дело-то. Ребенка легко прижать к ногтю, особенно если ты трус. А как насчет парня, который на две головы выше тебя и в котором кипит адреналин?
Я молчал и ждал. А он даже не посмотрел мне в глаза.
— Угу. Так я и думал, — произнес я.
И до конца дня ушел к Делайле.
8 МАРИЯ. Отдать в заложники
В больнице я пробыла два или три дня. Кажется. Стелла вообще-то сказала сколько, но я забыла. Кому бы и знать, как не мне, — я ведь там сама была. Но понимаете, меня там не было. Ну, то есть, вроде как не было. Я почти все время без сознания лежала.
Мне морфий кололи, кололи — и время стало совершенно новым понятием.
Из-за сломанных ребер меня вряд ли стали бы держать так долго. Даже из-за четырех сломанных ребер. Да-да, представьте себе. Даже если у вас сломаны четыре ребра, вам грудь перебинтуют и отправят домой. Тем более — если страховки нет. А меня вот пришлось оставить в больнице, потому как обломок ребра в легкое воткнулся.
