Посреди садика был круглый каменный бассейн, а в нем стоял пухленький купидон, державший дельфина.
Когда-то бассейн был наполнен водой, которая фонтаном выплескивалась из пасти дельфина; в нем, должно быть, резвились золотые рыбки, думал Андре, совсем как в тех фонтанах в садах Франции, около которых он играл в детстве.
Теперь золотых рыбок не было, не было и воды; только ящерицы шныряли по старым, потрескавшимся камням.
И все же это было неким символом той роскошной, изысканной жизни, которой когда-то наслаждались здесь его тетушка и маленькая девочка по имени Сона.
— Я не знал, что здесь есть такое, — удивленно сказал Андре.
— Этот садик… очень красивый, — ответила девушка, глядя на цветы и на фонтан с амуром.
— То же я могу сказать и о вас.
Она подняла голову, изумленно взглянув на него; глаза их встретились, и они уже не могли отвести взгляд друг от друга.
Они стояли не шевелясь, глядя друг другу в глаза. Солнечный свет дрожал на цветах и листьях, все вокруг них, казалось, трепетало в унисон их сердцам. Так они стояли и смотрели, пока наконец в мире не осталось ничего, кроме двух пар глаз, устремленных друг на друга. Сами они как будто растворились в вечности.
— Что это случилось с нами? — спросил Андре почти шепотом.
Девушка не ответила. Он помолчал еще мгновение, и вдруг, неожиданно для него самого, слова полились из него потоком:
— Я хочу касаться вас, хочу целовать вас, но я знаю, что это запрещено; я все понимаю, но только чувствую, что с того момента, когда я увидел вас, со мной произошло что-то такое, чего еще никогда не было в моей жизни.
— Я… не понимаю.
Андре видел, как шевелятся ее губы, выговаривая эти слова, но чувствовал, что то, что она говорит вслух, не имеет никакого значения.
— Не правда, вы очень хорошо все понимаете, — возразил он. — Я люблю вас. Я схожу с ума от любви и способен контролировать себя и действовать разумно не больше чем если бы я вдруг захотел подняться в воздух, как те птицы, которых вы кормите. Теперь, когда вы здесь, рядом со мной, когда мы провели вместе все утро, нет смысла притворяться. Вы должны узнать правду.
— Вы… любите меня?
— Люблю! — воскликнул Андре. — Я люблю вас так, что не могу выразить это словами; я и сам не могу понять, как это случилось, но это чувство так огромно, так безгранично, что я не в силах с ним бороться.
— Я… я не должна слушать вас!
— Так говорит вам ваш разум, — горячо ответил Андре, — но не ваше сердце! Когда я дотронулся до вашей руки, я понял, что вы чувствуете то же, что и я. Вы моя, какие бы трудности, препятствия и преграды нас ни разделяли. Скажите же мне, что нам теперь делать?
Монахиня вскрикнула и закрыла лицо руками.
— Я не могу больше… вас слушать, — повторила она. — Мне не следует этого делать! Пожалуйста, отпустите меня! Мне пора идти.
— Вы свободны и можете уйти в любой момент и куда угодно, — ответил Андре. — Вы знаете, что я не стану вас задерживать. Я люблю вас слишком сильно, чтобы огорчить вас чем-нибудь или обидеть.
Она стояла перед ним, наклонив голову, закрывая лицо руками; он видел нежный изгиб ее склоненной шеи, ее тонкую, белую кожу.
Андре с трудом удержался, чтобы не нагнуться и не поцеловать ее; вдруг, словно очнувшись от наваждения, он схватил себя за голову.
— О Боже, что я наговорил вам? — в ужасе воскликнул он. — Я знаю, вы думаете, что я вел себя недостойно, безумно! Я и правда, неверное, потерял рассудок, если осмелился говорить так с вами, монахиней, давшей обет Богу, но, Боже милосердный, я просто потерял голову!
Андре показалось, что она плачет, и он невольно потянулся к ней, желая обнять, утешить, но тут же уронил руки, так и не дотронувшись до нее.
— Идемте! — сказал он внезапно охрипшим голосом. — Я должен проводить вас. Какой смысл мучить самих себя? — В голосе его слышалась горечь.
Девушка отняла руки от лица; в глазах ее не было слез, но в глубине их затаилось такое сильное страдание, какого Андре никак не ожидал.
— Я… я не знаю, что сказать, — прошептала она после секундного молчания.
— Это не важно, — ответил Андре. — Слова не имеют смысла. Мне стыдно за себя, простите. Мне следовало бы быть более сдержанным и не высказывать своих чувств.
Андре пошел к выходу из сада и, дойдя до него, обнаружил, что девушка идет за ним, но очень медленно, еле переставляя ноги.
Пробравшись через кусты, Андре подошел к дому и подождал, пока она присоединится к нему.
— Я виноват и прошу извинения, — еще раз сказал он.
— Но… мне не за что прощать вас.
— Как раз есть за что, — возразил Андре. — Я вел себя отвратительно, теперь я это хорошо понимаю. Вы — монахиня и к тому же вы у меня в гостях.
— Я не хочу, чтобы вы… упрекали себя, — сказала девушка. — Я сама во всем виновата. Мне не следовало приходить сюда, но вы говорили об этом, как… как об увлекательном приключении.
— Так оно и должно было быть.
Андре крепко сжал губы, точно для того, чтобы сдержать еще какие-то рвущиеся у него из души слова.
Он действительно был в ужасе и смятении от собственного поведения.
Как он мог говорить ей все это? Как посмел он огорчить ее, зная, что любовь их заведомо обречена, а значит, не имеет права на существование?
«Я должен уехать», — сказал себе Андре.
Монахиня, будто прочитав его мысли, неуверенно спросила:
— Увижу ли я вас снова?
— Сомневаюсь, — ответил Андре. — Теперь я чувствую, что чем скорее я вернусь к своей нормальной жизни и обрету душевный покой, тем будет лучше для нас обоих.
Она издала тихий возглас:
— Вы обиделись, и вы… несчастны, а я… я не хочу, чтобы так было!
— Вы очень добры и великодушны, — заметил Андре. — Все, что произошло, случилось по моей вине, и единственное, в чем вы можете упрекать себя, — так это в том, что вы так восхитительно прекрасны, что человек не может этого вынести и теряет из-за вас голову!
Андре произнес последнюю фразу с легкой и грустной иронией, зная, однако, что насмешливый тон заденет девушку.
— Мне очень… жаль, — снова сказала монахиня.
Андре взглянул в ее глаза, и вся его горечь вдруг куда-то исчезла.
Он с новой силой почувствовал, какую необыкновенную власть она имеет над ним, — каждым своим нервом, каждой клеточкой своего тела он тянулся к ней, словно отвечая на зов, неслышный, но непреодолимый.
— Конечно, с вашей точки зрения это должно показаться диким, — тихо произнес Андре. — При других обстоятельствах я многое мог бы сказать, но сейчас самое лучшее и самое правильное, что я могу сделать, — это хранить молчание.
