Франсуа Вийон Осенний ветер, урча и погоняя обрывки газет и желтые листья, выпорхнул из-за угла улицы Горького на Тверской бульвар и насмешливо дунул в юбку Шахназ, только лишь затворившей дверцу своего бежевого «Пежо». Роскошный агрегат и его не менее роскошная обладательница, словно магнитом, притянули к себе взоры всех бабушек и мам с чадами, расположившихся на скамейках бульвара.
Москва пятидесятых в чреве своем выглядела отнюдь не убого: оптимистично высились «Известия», переглядываясь с мухинской скульптурой на другом здании, барские особняки слабо сопротивлялись новой архитектуре и выглядели приживалами, Пушкин на Тверском навевал лирику, в Елисеевском порой торговали слабосоленой семгой и крабами, которые тогда не котировались у населения, по Горького редкой струйкой текли «Победы» и трофейные «Опели», кособокие костюмы с накладными плечами, крепдешин, креп-сатин, шифон.
И тут бежевый «Пежо» с элегантной турчанкой в белых, по локоть перчатках — с ума сойти!
И не просто элегантной, но и умопомрачительно красивой, и без всякой чадры и прочих азиатских выкрутасов. Богачка, вкусившая Сорбонну по совету папы — бывшего премьера, чуть не ставшая феминисткой, если бы не брак с Кемалем Туркменом, тогда заместителем министра иностранных дел, вскоре назначенным послом Турции в Москве.
Конечно, Москве ох как не хватало парижского лоска и раскрепощенности, однако Большой, Третьяковка, постоянные банкеты и — что немаловажно для эрудированной турчанки — эмансипированные нравы делали жизнь в холодной столице вполне сносной, а порою даже великолепной. Вот и сейчас Шахназ добралась на грохочущем лифте до седьмого этажа, испытывая вполне приятные ощущения, ибо ей предстояло примерить платье у портнихи Марии Николаевны, великой русской искусницы, рекомендованной ей женой одного важного министра.
Искусница уже ожидала высокую гостью, лучась от счастья: в те славные времена к редким иностранцам относились трепетно и считали их друзьями первого в мире государства рабочих и крестьян. Растягивая наслаждение, Шахназ любовалась собой в зеркале, поворачивалась и разворачивалась, крутясь на каблуках, Мария Николаевна, словно Гойя, завершающий портрет короля Фердинанда, наносила мелком последние мазки на картину и манипулировала булавочками, радушно улыбаясь всем своим открытым русским лицом.
Лишь только дверь за прелестной турчанкой затворилась, как лицо портнихи мгновенно приобрело пинкертоновские черты, она подлетела к телефону и сдавленным голосом выдохнула: «она уже вышла». Сей важный сигнал был принят человеком на втором этаже того же дома, который тут же помахал из форточки газетой, знак этот привел в боевую готовность молодого человека, который уже минут пятнадцать, профессионально спустив колесо у «Пежо», болтался неподалеку и разглядывал щебечущих актрис, выбегавших после репетиции из служебного входа театра, разжалованного из Камерного в имени Пушкина.
Молодой человек выделялся из народной массы беретом — признаком принадлежности к интеллектуальной среде — и белым, явно заграничным плащом, не говоря уже об исполненной дум физиономии с неспившимися чертами и густой шевелюрой.
Взгляд темных очей турчанки, вышедшей из подъезда, тут же упал на спущенное колесо, она растерянно открыла багажник, сняла белые перчатки и разыскала насос. Гораздо сложнее дело обстояло с домкратом, о необходимости которого прекрасная дама слышала, но никогда не видела в глаза. Уже решила вернуться обратно и по телефону поднять на ноги посольскую обслугу, когда услышала за спиной бархатный баритон:
— Могу я вам помочь?
— Что вы! нет-нет! зачем? — Шахназ засмущалась и замахала руками, но баритон не отступил, энергично сбросил белый плащ, обнажив рыжий вельветовый пиджак, достал домкрат и насос и опытной рукой за пять минут восстановил статус-кво колеса.
Все это время супруга посла мучилась в сомнениях: каким образом отблагодарить неожиданного спасителя — ведь в посольской инструкции для служебного пользования отмечалось, что загадочные русские денег от иностранцев не берут, и вообще бегут от них, как от огня, опасаясь железной пяты КГБ. Как увязать все это с традициями бакшиша?
Тем не менее в душе Шахназ победил Восток, и она взрыхлила содержание своей сумочки, мурлыча слова благодарности.
— Нет-нет! — вскричал молодой человек и театрально замахал руками, словно ему, как Иуде, предлагали тридцать сребреников. Пришлось сунуть смятые бумажки ему в карман, но по лицу его бродила такая печаль, что турчанке стало неудобно: в конце концов, он действовал бескорыстно и, судя по внешнему виду, совсем не нуждался в лишних рублях. Шахназ порылась в сумочке и достала свою визитную карточку, молодой человек принял ее, внимательно изучил, вздев свои смолистые брови, еще больше засмущался, поняв, с кем имеет дело, и суетливо вырвал из записной книжки листочек, на котором и начертал свои координаты.
— Меня зовут Дмитрий Колосков, я — художник.
— Очень приятно. Надеюсь увидеть вас на одном из приемов в нашем посольстве. муж и я будем очень рады.
Размен улыбок, поклонов и прощальных помахиваний.
Прилетевшая из сказки помчалась дальше на «Пежо», «живут же, сволочи!», подумал Колосков, быстренько поднялся туда, откуда махали газетой, и предстал перед волчеобразным (до такой степени, что однажды, когда он заболел флюсом и обмотал щеки, дочка приняла его за серого волка) мужчиной, явно родившимся со знаком руководителя на лбу.
Геннадий Коршунов им и был, возглавляя отдел второго главного управления КГБ, — за этим невинным названием скрывалась советская контрразведка.
— Что ж, старт дан. — довольно сухо заметил Геннадий Николаевич, остудив Колоскова, рассчитывавшего на поздравления по поводу успешно проведенной комбинации.
— Она обещала пригласить меня на прием, — сказал Колосков, все еще не теряя надежд на похвалы. — И сунула какие-то рубли.
— Есть повод, — заметил немногословный Коршунов. — Сбегай в Елисеевский.
Колосков не заставил себя упрашивать, тем более что желание начальства — это закон.
Восточные женщины уважают мужчин и не бросают слов на ветер, подобно их западным эквивалентам: через месяц Дмитрий Колосков обнаружил в почтовом ящике нестандартный конверт с приглашением на прием в турецкое посольство — еще один маленький успех. О приеме Колосков был наслышан через агентуру в министерстве культуры, именно это почтенное заведение явилось виновником торжества, подготовив проект соглашения с маленьким соседом, которого можно было разнести в порошок одной атомной бомбой — вот бы порадовались предки, натерпевшиеся от янычар и в защите Балкан, и в Крымской войне.
Посол и Шахназ приветствовали гостей недалеко от входа, зал уже наполнился тонким духом культуры, особенно хорошо пахли артистки в самых немыслимых нарядах (одна даже сжимала в руках сумочку из серебряной кольчуги, наследство прабабки), мужчины, как на подбор, надели темные костюмы и такие же галстуки, один Колосков позволил себе явиться в вельветовом пиджаке и бабочке, — все-таки вольный художник.
