– Не вам о ней говорить. Молчите! – проговорила я.
– Нельзя? Тогда, может, поговорим о троих моих сыновьях? Старший должен был вот-вот окончить колледж. Хотел быть учителем в старших классах. Я его разубеждала, говорила, что он никогда не выплатит кредит на образование с учительской зарплаты. Но он был упрям. Он хотел помогать людям. Не правда ли, мило? Хотеть помогать людям! Он хотел помочь маленькой девочке, которая упала, когда бежала в укрытие. С царапин на ее руках плоды вашего проекта распространились по всей его коже. Он умер, не переставая кричать, да еще забрал с собой своего маленького брата – Рэндал никогда не отходил от Давида, когда думал, что его брат в беде.
Полковник Хэндельман сделала еще шаг по направлению к моей кровати. Ее глаза были холодными и жесткими.
– Мой средний сын – это был особый случай. Та комбинация цитокинов и энзимов, которая делает вас столь устойчивой перед плесенью, имеется только у женщин. Два процента, имевших контакт с источниками болезни, имеют иммунитет, и девяноста процентов из них – это женщины. Но мы поначалу об этом не знали. Уолтер имел контакт, но не заболел, и мы думали, что он выиграл тот счастливый лотерейный билет, что и вы… что и я. Мать с иммунитетом может передать сопротивляемость и своим потомкам.
Я могла говорить только дрожащим шепотом – мой голос высох и иссяк:
– Мне так жаль.
– И он потерял осторожность. Он думал, он в безопасности; и я думала, что он в безопасности. Но вот он порезал палец. Когда появилась плесень, я думала, он ее победит.
Полковник еще ближе подошла ко мне.
– Плесень убила моего мальчика за неделю. Он умер во сне. Он не плакал – плесень забрала из его тела всю влагу.
– Мне очень жаль, – прошептала я.
– Вашей жалостью моих мальчиков не вернешь, доктор Райли, как и вашу девочку. Вы знали о факторе сопротивляемости, не так ли? Вы же видели, как она умирает.
Образ Никки, окутанной и спеленатой плесенью, парил перед моим внутренним взором, как я ни старалась не фокусироваться на нем. Если бы я сделала это, если бы показала, как мне больно, этот образ никогда бы не оставил меня (Черная собака в сером мире, и Никки, русалка Никки, с серым хвостом плесени, кивает мне из тени арендованного грузовика, который стал ей могилой…).
Я сглотнула. Мой рот был сухим как пыль.
– Да, – призналась я. – Она… она заболела, и я думала, что она нашла равновесие, я думала, она борется с плесенью. Та просто ела ее медленнее.
Гораздо медленнее. Так медленно, что у меня было время вспомнить, что такое надежда, и какой вкус она оставляет на языке.
Это вкус пепла, поражения и сожалений. Надежда – самая жестокая в мире вещь.
– Не могу сказать, что я рада тому, что вам пришлось через это пройти. Ни одна из матерей не должна видеть смерть своих детей. По крайней мере, такую смерть. Медленную, жестокую, бесчеловечную смерть, которую я не пожелала бы и собаке.
Полковник Хэндельман подошла еще ближе, протянула руку и, до того, как я смогла понять, что она собирается делать, провела пальцем по моей щеке, оставив на ней нечто влажное и холодное. Затем отступила.
– Мы все здесь в грязи, доктор Райли, – сказала она, улыбнувшись.
Я заскулила, но ее глаза оставались холодными, и в них не было прощения. Не было и, наверное, не будет никогда.
– Вы превратили этот мир в хаос. Вся гниль, все разложение, каждое тело, убитое плесенью, – все это от вас. Все принадлежит вам. И что вы собираетесь со всем этим делать?
Не успела я вспомнить, что это такое – слова, как она повернулась и спокойно пошла к двери. Вышла. Замок щелкнул и оставил меня наедине с хаосом и грязью, которые я сотворила, на руинах мира, который был мной разрешен.
* * *
С обсессивно-компульсивным синдромом дело обстоит так: все помнят только «компульсивную» часть. Помнят непрекращающиеся уборки, подсчеты, починки – все эти маленькие ритуалы, которые громоздятся помостьями для жизни, которая кажется чересчур нестабильной и в реальность которой поэтому не верится. Когда я начала встречаться с Рейчел, она всегда удивлялась тому, как я разделяла подаваемый в кафетерии фруктовый салат на отдельные квадранты: виноград сюда, ломтики обычной дыни отдельно, клубнику тоже, а ананас – в оставшийся угол бумажной тарелки. Грустные кусочки канталупы и мускатной дыни сиротливо лежали в центре тарелки, сбившись в кучку, как нашалившие и ждущие наказания дети.
Рейчел указала на них кончиком своей вилки и спросила:
– Зачем? Зачем ты это делаешь?
Я была беспомощна перед ней – смертная в присутствии величественной богини. Мы встретились на вечеринке школьной ассоциации ЛГБТ. Рейчел страстно говорила о необходимости более асексуального и экзотического гендерноориентированного поведения, а потом спросила, не хочу ли я блинчиков. И еще до того, как сироп прикоснулся к поверхности наших тарелок, я уже была влюблена в нее.
– Так почему ты не ешь дыню?
– Почему?
Это был принципиальный момент; на этом этапе раньше заканчивались все мои попытки установить с кем-либо отношения – над несколькими ломтиками дыни в центре моей тарелки.
– Они слишком похожи, чтобы их разделять, но слишком разные, чтобы есть вместе.
Рейчел медленно моргнула, переваривая то, что я сказала, после чего спросила:
– Так ты их не будешь есть?
– Не буду, – ответила я и сделала паузу, ожидая, что Рейчел сейчас начнет говорить мне, что я странная и неразумная, что я попусту перевожу еду. В прошлом я не раз пыталась противостоять этим аргументам: говорила, что у всех есть пищевые предпочтения, и не моя вина, что единственный фруктовый салат здесь идет с взаимозаменяемыми видами дыни. Я объясняла, что боюсь получить аллергию на один вид дыни, а вину возложить на другой, что внесет неразбериху в мою медицинскую историю. Эти аргументы я применяла не раз и всегда проваливалась.
Рейчел мгновение обдумывала мой ответ, а затем сказала:
– Я думаю, двойная дыня мне не повредит.
После чего ткнула своей вилкой в мою тарелку, и сразу же будущее раскрылось передо мной как прекрасная мечта. Еще три года мне потребовалось убедить ее выйти за меня, и это стоило этих трех лет.
Рейчел понимала, что компульсивная часть синдрома для меня была второстепенной по отношению к обсессивной. Другие люди были вполне уверены, что гравитация существует и атмосферу вряд ли высосет в открытый космос; я же думала: сделай я ошибку, и это будет конец всему. Я знала об этом с детства, когда, играя на детской площадке, случайно содрала кожу на коленках и испортила новые джинсы. Этим же вечером родители сообщили мне, что разводятся. Я не была самым важным человеком на свете. Ничего особенного. Но мои ошибки значили для мира гораздо больше, чем ошибки других людей.
