СТАНЦИЯ ОБРАБОТКИ».
Другими словами, перевел Цезарь, это был «человеческий зоопарк», куда инфицированных мужчин, женщин и детей свозили умирать. И где, по словам Плохой Обезьяны, охранники тоже постоянно умирали.
Миновав депо, они пошли по рельсам мимо ряда обветшалых многоуровневых строений, которые сейчас, по всей видимости, служили казармами для солдат Полковника. В верхней части каждого строения находились заброшенные камеры тюремного типа, в которых когда-то, наверное, под охраной содержались инфицированные люди. Располагаясь друг над другом, эти блоки окружали с обеих сторон широкий открытый двор, забросанный покрытым инеем мусором и обломками. Во многих из когда-то изолированных камер отсутствовали двери, окна и даже стены. Люди-солдаты, сгрудившиеся у костров, разведенных напротив разваливающихся бараков, бросали на Цезаря мрачные взгляды, когда он проходил мимо них.
За бараками пара двухэтажных сторожевых башен вели наблюдение за лагерем. Через двор пролегали электрические провода и кабели. Каньон освещали фонари, подсвечивая полные ненависти лозунги, вроде тех, которые Цезарь видел в полевом лагере Полковника.
«СЕЗОН ОХОТЫ НА МАКАК!»
«ВЫМИРАНИЕ, А НЕ ЭВОЛЮЦИЯ!»
«КОНГАМ ГОРЕТЬ В АДУ!»
«ПУСТЬ ЭТОТ МИР СНОВА ПРИНАДЛЕЖИТ ЛЮДЯМ!»
На сторожевых башнях дежурили часовые. При их приближении они встали по стойке «смирно».
– Добрый вечер, Полковник! – крикнул один из часовых.
Полковник даже не стал поднимать голову.
– Какие-нибудь проблемы были сегодня вечером?
– Нет, сэр! – рявкнул в ответ часовой, стараясь выслужиться. – Больше никаких.
Он ткнул пальцем в распятых обезьян на гранитном уступе прямо над ними. Теперь, когда Дротика больше не было, только одиннадцать фигур были привязаны к деревянным Х-образным крестам. Кажется, ни одна из них не двигалась.
Полковник наконец взглянул на часового. Слегка нахмурился.
– Постричься бы тебе не мешало, сынок, – обвел взглядом другого. – И тебе тоже, солдат.
– Да, сэр! – ответили они в унисон, продемонстрировав то, о чем раньше говорил Рыжий, – преданность людей-солдат Полковнику не была преувеличением. Будучи приматом, Цезарь, едва увидев, сразу узнавал проявление доминирования. Приказы Полковника здесь явно не обсуждались.
Здесь никогда не смог бы появиться Коба-человек, бросающий вызов его власти.
Цезарь замедлил шаг, чтобы обдумать это, но Рыжий сразу же дернул за цепь. Цезарь споткнулся и пошел вперед, туда, где его обезьян держали против их воли.
Бесчисленные шимпанзе, гориллы, орангутанги и бонобо заполнили несколько загонов для передержки скота. Множество обезьян, составлявших практически все население когда-то принадлежавшей им крепости, были, подобно каторжникам, сцеплены кандалами друг с другом и не могли выбраться наружу из огороженного забором пространства. Они ошеломленно смотрели на Цезаря сквозь металлические прутья забора, не в состоянии поверить своим глазам. Его сердце разрывалось от боли за обезьян, он пытался встретиться с ними взглядом, он хотел дать им знать, что разделяет их тревогу, но, к его удивлению и огорчению, большинство обезьян отводило от него глаза. Цезаря приветствовали угрюмые лица и злобные взгляды.
«Они потеряли веру в меня, – понял он. – Потому что меня не было с ними, когда они больше всего нуждались во мне».
Осознание того, что обезьяны чувствовали, будто он бросил их, потрясло Цезаря до глубины души. Он молча передвигал ноги, почти потеряв надежду, когда неистовый жалобный визг из другого загона привлек его внимание. Быстро повернувшись, он заметил, что соседний загон был полностью заполнен детенышами обезьян, самым бессердечным образом отнятыми у своих родителей. Беспомощные и испуганные, дети жалостливо смотрели на Цезаря, как будто надеясь, что он спасет их. Один маленький шимпанзе, растолкав остальных, пошел вдоль забора, безуспешно пытаясь попасть в ногу с Цезарем, который был ошеломлен, узнав искаженное ужасом лицо его единственного выжившего сына.
«Корнелиус!»
Наполненные слезами глаза Корнелиуса с мольбой смотрели на отца. Крошечные пальцы тянулись сквозь прутья решетки, пытаясь дотронуться до Цезаря, который хотел только одного – утешить своего лишенного матери сына. Его сын нуждался в нем.
Цезарь захотел броситься к сыну, не обращая внимания на цепь, но заставил себя сдержаться. Он с опаской взглянул на Полковника, ужаснувшись тому, что тот мог заметить странную реакцию маленького шимпанзе на Цезаря и догадаться, что не все еще из семьи Цезаря убиты. Пусть лучше Полковник думает, что это просто еще один никому не нужный детеныш шимпанзе.
Он кивнул Корнелиусу, пытаясь успокоить его, но в этот момент Полковник обернулся, чтобы посмотреть, что происходит. Цезарю очень хотелось успокоить своего сына; молчание было пыткой.
«У меня нет выбора», – подумал Цезарь.
Он повернулся спиной к Корнелиусу и пошел дальше, как будто панические вопли его сына ничего не значили для него. Разрывающие сердце крики Корнелиуса и других обезьяньих детей мучили Цезаря. Он продолжал чувствовать на себе взгляд маленького сына, которого он оставил одного в этой мрачной клетке.
«Точно так же, как Уилл оставил меня одного в убежище для приматов много лет назад».
Цезарь вспомнил, каким сконфуженным и обескураженным он себя чувствовал в тот кошмарный день. И он прекрасно знал, чтó сейчас чувствует Корнелиус, наблюдая за тем, как его отец, не сказав ни слова, бросает его.
«Прости меня, сын мой. Это единственная возможность сберечь тебя. Да и вряд ли кто-нибудь из нас теперь чувствует себя в безопасности…»
Дверь в загон со взрослыми обезьянами растворилась, хрустнул лед на ее петлях. Полковник презрительно посмотрел на скованных цепью обезьян, которые в ужасе отбежали к дальнему концу загона, стараясь держаться от солдат как можно дальше.
