— Аллах назначает жребий каждому из нас. Полагаешь, мы здесь просто так? Здесь и сейчас?
Фейсал улыбнулся.
— Я рад вас видеть, — по-простому признался он.
— Ты собираешься драться с французами? — внезапно спросил его Грим. Это прозвучало как апперкот с близкого расстояния.
— Я должен сражаться или сдаться. Они послали мне ультиматум, но задержали его, чтобы не дать мне времени ответить. Срок уже истек. Вероятно, они начали наступление.
— И ты намерен сидеть здесь и ждать их?
— Я буду на передовой.
— Ты знаешь, что у тебя нет шансов.
— Мои советники думают, что мое присутствие на передовой достаточно воодушевит наших людей, чтобы одержать победу.
— У тебя есть чары против горчичного газа?
— Это наша слабость. Нет, у нас нет масок.
— А ветер в эту пору дует с моря. Твое войско попадет прямо в ловушку, и ты с ним вместе. Из тех, кто советует тебе идти на передовую, половина станет биться подобно львам, накрытым сетью, а другая половина продаст тебя французам! Твои пятьдесят тысяч растают, как сливочное масло на солнце, и твои люди останутся без предводителя!
Фейсал размышлял с минуту, откинувшись назад и наблюдая за лицом Грима.
— Мы провели военный совет, Джимгрим, — сказал он наконец. — Единодушно весь штаб принял решение сражаться, и кабинет его поддержал. Я не могу отменить приказ при всем желании. Что бы ты подумал о короле, который бросил свою армию, попавшую в ловушку?
— Никто никогда не обвинит тебя в трусости, — ответил Грим. — Твоя храбрость известна. Вопрос в другом: хочешь ли ты, чтобы вся твоя храбрость, все силы, которые ты вложил в арабское дело, пропали даром? Хочешь, чтобы надежда на независимость арабов задохнулась от дыма и ядовитого газа на поле боя?
— Это разбило бы мне сердце, — признался Фейсал. — Хотя одно сердце едва ли что-то значит.
— Это разбило бы не только твое сердце, — парировал Грим. — Миллионы смотрят на тебя как на своего вождя. Я не в счет. Лоуренс не в счет.
И все прочие немусульмане, которые кое-что для тебя сделали. Большинство сирийцев не в счет, ибо они просто интриганы-политики, которые используют тебя, разномастный сброд, у которого нет одной цели и единой веры, столь запутавшийся и погрязший в разврате, что они даже не понимают, на чьей они стороне! Будь у сирийцев достаточно твердости, они бы давно сплотились вокруг тебя так решительно, что их никто бы не одолел.
— К чему ты клонишь? Что ты предлагаешь? — спокойно спросил Фейсал.
— Твое место — в Багдаде, а не в Дамаске!
— Но я здесь, — возразил Фейсал, и впервые в его голосе послышались признаки нетерпения. — Я пришел сюда в ответ на призыв союзников, полагаясь на их обещания. Я не просился в короли. Я к этому не стремился. Пусть станет правителем любой, кого выберут арабы, и я буду честно трудиться, помогая ему. Но арабы выбрали меня, и союзники согласились. Только после того, как союзники выиграли войну с нашей помощью, французы начали выдвигать возражения, и британцы от меня отступились. Теперь слишком поздно говорить о Багдаде.
— Не поздно! Слишком рано! — Грим стукнул себя кулаком по колену, и Фейсал невольно рассмеялся.
— Ты говоришь, как пророк, Джимгрим, но позволь кое-что тебе сказать. Речь прежде всего о деньгах. Британцы платили нам субсидии, пока не покинули Сирию. Но даже тогда они позаботились о нас, оставив нам орудия, боеприпасы, транспорт и прочее. Захватив порты, французы пообещали, что субсидии не прекратятся, ибо будут собирать таможенные пошлины, а у нас нет иной статьи доходов, о которой стоило бы говорить. Но вместо того, чтобы посылать нам деньги, французы подбили наш народ не платить налоги, и наша казна пуста. Тем не менее, мы изыскиваем средства где только можем. Мы договорились о банковском кредите и заказали припасы за границей. Припасы добрались до Бейрута, но французы потребовали, чтобы банк отменил кредит. И пока мы не заплатим за припасы, они к нам не поступят.
— А газовые маски вы заказали? — спросил Грим.
Фейсал кивнул.
— Этот банкир морочил нам голову до последней минуты. Пользуясь нашим обязательством не причинять вреда иностранцам, он жил в Дамаске, давал обещания сегодня и нарушал их завтра, держал свои фонды в Бейруте, а свое агентство здесь. И все это время выкачивал деньги из страны.
— Почему вы его не арестовали?
— Мы дали слово французам, что он получит полную защиту и неприкосновенность. Нам казалось, что хорошо, если у нас здесь будет такой влиятельный банкир; у него имеются международные связи. Не далее как вчера, за двадцать минут до прихода ультиматума, он был в этой комнате и уверял меня, что сумеет решить проблему с кредитом в течение пары дней.
— Ты бы хотел послать за ним сейчас? — предложил Грим.
— Сомневаюсь, что он придет.
— Тогда прикажи его привести!
Фейсал покачал головой.
— Если другие нарушают обещания, это не повод следовать их примеру. Если мы сможем разбить французов и вынудить их принять другие условия, мы выдворим его из Сирии. Я уезжаю в полночь, Джимгрим.
— Чтобы разбить французов? Это будет твоя битва при Ватерлоо! Тебе объявлен шах, и у тебя есть только один ход. Я здесь, чтобы помочь тебе его сделать. Ты мне по сердцу, Фейсал, но рядом с этими иноземными хищниками и ты, и твои арабы — сущие дети. Вас с вашей честностью обставят кругом. Послушай: если завтра ты разобьешь французов, если ты сбросишь их в море, и они убегут в Бейрут вместе со всеми деньгами, ты по-прежнему останешься на милости иностранных капиталистов! Вместо независимого арабского королевства ты получишь все ту же разноплеменную толпу, где все они будут строить козни друг против друга и против тебя, на пути будут вставать консулы чужих стран, придется делать уступку за уступкой, а банкиры, твои кредиторы, усядутся на тебя, как Морской Старец в сказке о Синдбаде-мореходе! Оставь это французам! Пусть получат всю Сирию и увязнут в этом болоте! Отправляйся в Англию, где у тебя друзья. Брось политиков. Встречайся с народом и говори с ним. Открой ему правду, ибо он ее не знает! Говори с мужчинами и женщинами, у них нет политических постов, которые страшно потерять, с парнями, которые воевали, с избирателями. Они тебе поверят. Они перестали верить политикам и учатся брать их за жабры. А через пару лет ты вернешься в Багдад, получишь всю Месопотамию и превратишь ее в сад, но будешь иметь дело только с арабами. Это для тебя.
Фейсал улыбнулся с видом человека, признающего правоту собеседника, но не убежденного.
— Всегда что-то могло быть иначе, — ответил он. — Но дела таковы, что я не могу бросить армию.
— Мы спасем твою армию, — заверил его Грим. — Всех, кого сможем. Сирийцы сами позаботятся о своих шкурах, нас беспокоят только арабы — надо обеспечить аравийским полкам путь к отступлению. И тебе тоже. Еще не поздно. Ты знаешь, что я прав. Давай решим эту задачу.
