* * *
– Да ладно, с тобой было почти легко, – говорит Йоханнес теперь. – Ты, конечно, не гений, но учишься быстро, надо отдать тебе должное.
В ответ Гэри неизменно строит приятелю рожу, долженствующую изображать крайнюю степень возмущения. Йоханнес не хуже его самого знает этому возмущению цену, но нужно же как-нибудь среагировать. Это сейчас все выглядит легко и смешно, а тогда Гэри отчаянно проклинал себя и свое любопытство и даже чуть не сбежал домой, наплевав на то, что такой скорый обратный переход вряд ли бы прошел безболезненно. Если бы не пресловутая кассета, с которой все началось, наверняка сбежал бы.
Йоханнес тогда привычно сидел в углу комнаты, искоса поглядывая на Чарли, только что закончившего очередную порцию рассказов и объяснений. Гэри, у которого от объема информации голова уже шла кругом, прикрыл глаза и почти перестал дышать.
– Что это у тебя там? – вдруг обратился он к Йоханнесу, которого вообще-то побаивался. Белобрысый был условно приветлив только с Чарли, остальным же, особенно новичкам, доставалась неурезанная версия его ярости, от которой воздух вокруг духа едва заметно светился: не влезай, а то хуже будет, я предупредил.
Лезть действительно было себе дороже, но Гэри услышал звук, и против звука он ничего поделать не мог. Особенно теперь, когда разучился петь так, как всегда умел дома.
Йоханнес щелкнул кнопкой «стоп» на громоздком кассетном магнитофоне, которые только-только начинали входить в моду, с минуту мрачно смотрел на нарушителя своего непокоя, потом вздохнул, отмотал с середины на начало песни и кивнул на пол рядом с собой: ладно, иди, мол, садись. Показал, как вставить в ухо наушник. Второй не отдал: новая кассета, незнакомая группа, да еще и местная. Самому интересно, нашел дурака пропускать.
– Это – музыка.
– А она живая?..
Гэри смотрел на Йоханнеса, как ребенок на новогоднюю елку.
«Ну вот и за что мне это?..»
Йоханнес не смог бы сказать, почему относится к этому, казалось бы, равному с точки зрения силы и возраста существу как человеческий взрослый к человеческому ребенку. Может, потому, что и сам вот такой же был, зачарованный, душу готовый отдать, лишь бы узнать, что же такое эта волшебная песня и как никогда теперь от нее не уйти. На мрачном лице бурана появляется что-то вроде улыбки – впервые на памяти Чарли не из-за музыки. Горное эхо сидит рядом с ним, плечо к плечу, веснушчатым восхищенным мальчишкой, придерживая наушник ладонью.
Чарли смотрит на них, усмехается и тихонько тянется за альбомом и карандашом.
* * *
Естественно, отвязаться от настырного мальчишки Йоханнесу не удалось.
– А как она получается? А кто ее делает? А почему? А почему я никогда так не мог? Я же умею петь! А куда ты идешь? Серьезно?! Возьми меня с собой, ну пожалуйста!
«Да чтоб тебя».
– Ладно, пошли.
«Летящей Бет» тогда еще не было и в помине, но было несколько вполне сносных концертных площадок, в меру подпольных и в меру расхлябанных, но все-таки – все-таки там выступали. На одной из них, с нехитрым названием «Подкова», отвратительным пивом и не менее отвратительным звуком в тот вечер играла та самая группа, которую Гэри подслушал практически у Йоханнеса в голове. «Я просто очень хорошо слышу, – смущенно пояснил дух, совсем по-человечески краснея. В сочетании с рыжевато-русыми волосами и веснушками раскрасневшееся лицо смотрелось вполне органично. На человека мальчик был похож куда больше, чем сам Йоханнес. – Понимаешь, я – эхо. Зеркало звука. Я не могу не услышать песню, какой бы она ни была».
Глянув на бар, Йоханнес презрительно скривился и от напитков предпочел воздержаться, а предлагать их мальчишке не собирался тем более. Адаптация была в самом разгаре, и Чарли очень просил не пичкать новичка непонятно чем, пока он окончательно не освоится. Ха, легче легкого – угощать его еще, разбежался. «Отравится чем-нибудь, а я потом виноват…»
С началом, конечно же, опоздали – эта традиция укоренилась в музыкальных клубах, кажется, с первобытных времен, по крайней мере, истоков ее Йоханнес уже не застал. Пока состроились, пока хлебнули дрянного местного пойла («Интересно, им прямо на сцене плохо не станет?»), поговорили с одним, посмеялись с другим…
– Всем привет, хорошего вечера, мы начинаем, – объявила наконец тоненькая разбитная вокалистка удивительно низким для такого создания голосом.
Через полчаса, вынырнув из созерцания и собственных мыслей, Йоханнес вспомнил, что приволок с собой ребенка, и незаметно скосил на него глаза. Гэри сидел с отсутствующим видом, сжимая и разжимая пальцы и как будто выплетая ими одному ему ведомые узоры. Рыжеватая челка прилипла к вспотевшему лбу, один из закатанных рукавов рубашки сполз почти до запястья, но парень ничего не замечал. Он сидел с закрытыми глазами и улыбался.
* * *
– Слушай, а ты ему уже рассказывал, что можно стать человеком?
Вернувшись домой, Йоханнес оставил еще не до конца опомнившегося подопечного в кухне и отвел Чарли в сторону.
– Еще не успел. А что, думаешь, не надо?
– Наоборот. Из него получится замечательный человек. Видел бы ты, как он слушает, такими ранимыми только люди бывают, наших я никогда такими не видел.
– Может, он уже и так, сам по себе?..
– Нет, я бы заметил.
Чарли не видит этого так ясно, не может видеть, оно и понятно. Для «чудовищ» же разница очевидна: за «своими» всегда стоит бездна, та, которая дом. Как бы далеко ни ушел, сколько бы ни потерял при переходе (а некоторые, случается, теряют почти все свои свойства, на этот счет у Йоханнеса имелась собственная статистика, и ему до сих пор было совершенно непонятно, от чего это зависит), ты всегда остаешься частью бездны. Люди в этом смысле свободнее, впрочем, за эту свою свободу они платят временем, так что все честно.
– Хорошо, я как раз собирался на днях поговорить с ним об этом. Могу прямо сегодня.
– Давай.
Категорический отказ Гэри изрядно удивил их обоих. Мальчишка покивал Чарли, излагающему выводы Йоханнеса, сказал, что обязательно все учтет и, может быть, когда-нибудь, но все-таки очень вряд ли.
– Я же тогда перестану слышать, – обезоруживающе улыбнулся он самой человеческой из всех своих совершенно человеческих улыбок. – А глухим я быть не хочу, и безголосым тоже. Хватит того, что я уже разучился петь так, как раньше.
Задумался, мечтательно помолчал с минуту в кромешной тишине, улыбнулся снова:
– Давай я лучше расскажу тебе про концерт.
Рассказом заслушался даже Йоханнес, даром что сам же его туда и привел. Очень странное ощущение: как будто музыка рассказывает тебе про саму себя, или, вернее, одна музыка про другую. Или, еще вернее – воздух, в котором звучит музыка, рассказывает о том, как она в нем звучит. Дослушав до конца, Йоханнес пообещал себе больше никогда даже не пытаться заговаривать с Гэри о превращении в человека: вот она, его бездна, глядит из зеленых глаз, говорит высоким мальчишеским голосом, захлебывается от восторга, не умеет остановиться в своей причудливой беззаветной любви. Слишком редко их дом позволяет себе любить, и уж он, Йоханнес, точно не в праве отнимать у него эту возможность. У него, у влюбленного в звуки горного эха и, далеко не в последнюю очередь, у себя самого.
