Вместо этого, но тем же самым тоном, женщина требовательно произнесла:
– Это что еще за… – но смотрела она при этом не на него, а на постель. Просунула под одеяло ищущую руку и, обнаружив там что-то, вызвавшее короткое фырканье праведного презрения, звук, полностью напоминавший то, как вела себя миссис Горман, когда замечала, что он надел порванную рубашку, которую мама не успела зашить, стягивала ее у него со спины с тем же самым видом оскорбленного достоинства, с каким сейчас миссис Коуп перестилала постель. Скользнув рукой ему под спину, приподняла его, одновременно резко потянула на себя простыню, и та расправилась так же туго, как кожа на барабане. Ладонь ее подхватила его голову, и не успел он опомниться, как голова вернулась на подушку, ощущая ее совсем не такой, какой она была до того. Рука ее прошлась по одеялу, распрямляя его, – чудо не меньшее, чем мгновенно утихомирить бушующее море, отчего у него появилось полное ощущение физического бытия, затерянного в приятном ощущении свободного покачивания на водной глади безо всякой опоры.
Он собрался было поблагодарить и осекся, увидев, как она слегка стряхнула манжеты на рукавах: завершающий жест женщины, которая, столкнувшись с проявлением чьего-то неумения или небрежения, снова навела в мире порядок. Джадда больше не беспокоило, что он спутал ее с миссис Горман. Видение оправдывалось поразительным сходством, не столько внешним, сколько в манере вести себя, больше всего заметной по тихо исходящей от ее фигуры всемогущей силе, по главной способности внести порядок и спокойствие в буйный мир, взять верх над ним, как это всегда удавалось миссис Горман, когда мамы не было дома.
С годами мама отлучалась все чаще, миссис Горман оставалась в доме все дольше, но ему никогда не приходило в голову относиться к ней, как к какой-то замене матери. Во-первых, он был для этого достаточно большим, слишком осознавал свою зрелость, которую находил в свободе от материнской привязанности. Во-вторых, его отношения с миссис Горман никак не вязались с уже утвердившимся в его душе образом матери. Опыт ему подсказывал: мама – это та, кого прежде всего занимает умственное развитие. Какие отметки он в школе получает, какие книги читает, не грозят ли ему не очень понятные опасности, которые она приписывала «дрянным мыслям», не совсем понятная, но вселяющая ужас перспектива «растратить свой ум попусту». Миссис Горман почти целиком занимали проблемы, так сказать, физические, бытовые. Она ходила за ним, как за бычком, которого выращивали для выставки на ярмарке штата Айова, в ее обязанности входило следить за тем, чтобы он хорошо и регулярно питался, был превосходно ухожен и не подхватил бы какую-нибудь поганую болячку. Однажды, играя в разведчиков, он залез в чащобу и уселся прямо на ядовитый плющ, даже не подозревая этого, пока не почувствовал жуткое жжение. В тот вечер миссис Горман, увидев его, всего исцарапанного, и выслушав невразумительные объяснения, потащила его, буквально как бычка на веревочке, и, легко пересилив, стащила с него штанишки и трусы. В отличие от мамы, которая с ранней его юности никогда не заходила к нему в спальню, не постучав, дабы быть уверенной, что не застанет сына в неприличном виде, миссис Горман уделила пострадавшему месту столько внимания, сколько требовалось, чтобы смазать его целительной мазью. Растирания вызвали в органах мальчика непроизвольную реакцию, на что миссис Горман не обратила никакого явного внимания, и все же случившееся каким-то образом вызвало чувство непреходящей близости, которая необъяснимо, но неуловимо воздействовала на их отношения. И еще много недель спустя Джадд безо всякого смущения задавал ей такие вопросы, которые никогда не решился задать матери. Миссис Горман никогда не охала от притворной стыдливости, никогда не уходила от ответа. Было такое, чего она не знала, но ничто из известного ей не было запретной темой для разговора.
В памяти его осталось немало таких ярких воспоминаний о миссис Горман. Но чаще всего (вот как и несколько минут назад) в мыслях всплывала картинка того, как она будила его по утрам. Вначале окликала его снизу лестницы: тихонько, будто почти и не надеялась, что он ответит. И он никогда не откликался. Потом поднималась по лестнице – быстро, поразительно легко для женщины ее возраста и внушительной комплекции. Дверь распахивалась настежь (ей и в голову не приходило постучаться!), и она возникала на пороге: руки в боки, на лице никогда не удававшееся ей вполне сердитое выражение – и требовательно вопрошала: «Молодой человек, ты собираешься с постели вставать или нет?»
Руки миссис Коуп тоже были на бедрах, но только ничто в прозвучавших ее словах не поддержало былое видение:
– Вы себя лучше чувствуете, чем вчера, верно?
– Кажется, да, – произнес он, сам отыскивая хоть какой-то ощутимый след своего погружения в прошлое, чувствуя, что простыни уже совсем не прохладные, что сам он снова начинает покрываться мелкой испариной. Он потянул руку, чтобы отвернуть от горла жаркое одеяло.
Ее руки оказались проворнее, они угадали даже его еще не родившееся желание отереть пот со лба, оставив стойкое ощущение прохлады, не покидавшее его, пока она не сказала:
– У вас небольшой жар, только и всего. Но беспокоиться не о чем. Завтра все пройдет.
Завтра… «Твоя мама завтра возвращается домой»…
Только лицо отца совсем-совсем не похоже.
И зачем он белый халат надел?
III
1
Вторая ночь Джадда Уайлдера в Окружной мемориальной больнице закончилась внезапным прорывом в сознании, пробуждение было таким резким, что Джадд принялся поспешно отыскивать его причину. Не было, однако, ни руки на плече, ни склоненного лица, никто не старался улучить момент, чтобы сунуть ему в рот трубочку для питья или очередную жалящую иглу в руку. Он приподнялся на локте, огляделся. В палате никого не было. Он был один.
Одиночество что-то означало, но уловить сразу его смысла он не смог, понять помешала нежданно подступавшая паника. На секунду он почувствовал состояние как после какого-то ночного кошмара, но в памяти ничего такого не отыскалось. Он старался убедить себя, что нет тут ничего странного, он часто такое испытывал: мимолетная, вызывающая испуг потеря ориентации при пробуждении в гостиничном номере, куда он поселился поздно ночью, да еще таким уставшим, что рухнул на кровать, не обращая внимания ни на что вокруг, не понимая, где он оказался поутру. Но он-то точно знал, где он. ОКРУЖНАЯ МЕМОРИАЛЬНАЯ БОЛЬНИЦА.
«Вот только почему меня одного оставили?»
У него это не сердце, ошиблись они, а теперь поняли, поэтому-то и оставили его одного. Надо встать, одеться, расплатиться… конференция…
Он подождал, пока пришпоренный рассудок отзовется привычным мыслительным потоком, напомнив ему все то, что необходимо сделать. Но ничего, никакого потока. Мозг его лишен жизни, как лишены жизни остановившиеся часы. Понадобилось время, чтобы ошарашило полное осознание, они обманули его, говоря, что это у него с сердцем, не с сердцем это, а с мозгом, тот полковник в Индии… у него же был удар!
