— Нет. Я не поеду.
— Со мной или вообще?
— Я буду Степана ждать.
* * *
В этот же день пришел Дорожников. Устало опустился на койку рядом с ней, сел, касаясь ее плеча. Мария не боялась его и не отодвинулась, и почему-то сразу почувствовала, что пришел он не зря, и что ему с ней тяжело.
Помолчав, он спросил, скоро ли приедет Ольга. Мария ответила.
Опять помолчали.
— А мне за тебя боязно, — сказал Дорожников. — И когда только вся эта мука кончится?
Мария через силу рассмеялась:
— Я шахтерка, шахтерская дочь. Без отца с пяти лет живу. Сама себя кормлю. А вы со мной, будто с маленькой.
— Жалко мне, — ответил Дорожников. — Тебя жалко. Степана.
Мария вспомнила слова Трофимовского и все поняла: «Убили!».
Она привстала с койки, привстала осторожно, опираясь руками, вплотную приблизилась к нему;
— Вы знаете что-то. Я вижу — вы знаете!
— Эх, Маруся, — сказал Дорожников. — Степан в нашей разведке работал. Через фронт ходил. А у казаков волна расстрелов идет. Германцы ушли, вот они и лютуют, за растерянность мстят. Война же, Маруся! У нас тут двух немецких агентов судили, приговорили в тюрьме сидеть до прихода мирового коммунизма. Больше двух лет не пройдет, отделались дешево, а сколько за эти два года золотых наших ребят поляжет? Да не плачь ты, слезы ничему ж не помогут!
Но Мария не плакала. С того дня, как арестовали мать, слезы иссякли в ней. И сейчас ей только мучительно свело кожу на лбу.
— Как же теперь мама будут? — спросила она. — Разве им это пережить? Я должна домой идти. Что, если они без меня там про Степу узнают?
Она встала и начала шарить на столе, на кровати, словно собирая какие-то невидимые вещи.
— Он, Маруся, связь с нашими людьми через фронт поддерживал. Ты гордись таким братом. Он за общее дело погиб.
— Нет, — ответила она. — Я не могу больше здесь оставаться. Если там до мамы дойдет… У нее сердце плохое, и в тюрьме она… Одной ей не выдержать. Это ж получится, что я ее убила, что рядом с ней в тот момент не была. Я завтра ж назад пойду! Я только Ольгу… — Она замерла. — Боже мой! Еще приедет ведь Ольга!..
— Да! Еще Ольга приедет, — воскликнул Дорожников и в отчаянии обхватил голову руками. — Ольга ж приедет! Вот же где горе-то будет!..
* * *
Мария вдруг оказалась одна. Она стояла у столика, глядела на зеркальце, на плакат, на фотографии. Слезы слепили ее. Не утирая их, она, сведя на лбу кожу, все пыталась собрать мысли, додумать что-то очень важное, что никак не давалось, и для этого всматривалась в родное Степаново лицо на фотографии, в задорную позу Ольги и впервые с начала и до конца читала и читала весь плакат, приколотый под зеркальцем, а не только те строчки, которые были обведены красным карандашом. «Вам, не щадившим собственной жизни, — читала она, — от имени угнетенного народа Кубанской республики, от имени рабочих всего мира, мы, представители Советской власти, говорим: «Спасибо». Товарищи, знайте, не забудется то, что вы сделали. Огненными буквами начертаны будут на страницах истории ваши битвы с врагами, освобождающие человечество. И близок тот день, когда миллионы освобожденных от ига капитала скажут вам свое громкое «спасибо». Мы же, свидетели и участники ваших страданий, приложим все усилия к тому, чтобы вознаградить вас за понесенные труды и, главное, утереть слезы тем, кто в этих битвах потерял отцов, братьев, мужей и сестер. Женщины-труженицы, мы восторгаемся вашей доблестью. Вы доказали перед всем миром, что вы, неприлично одетые и плохо воспитанные, выше умом и сердцем против одетых в шелка и бархат и получивших высшее светское образование. Слава вам, слава павшим! Живые, к новым битвам и победам… Да здравствует Красная социалистическая армия! Да здравствует социализм!»
«Домой, домой, домой», — повторяла она, чтобы только отогнать от себя мысль о том, что скоро приедет Ольга.
* * *
Ольга еще только переступала порог, как Мария сказала:
— Степу убили.
В тишине шлепнулся на пол желтый портфель. Ольга подошла к койке и села.
— Так я и знала, — проговорила она.
Закрыв глаза и шепча что-то, она несколько мгновений просидела так, затем встала, затянула ремень гимнастерки.
— Я тоже на фронт пойду. Ну, гады же, — и вдруг стала душить себя.
Мария бросилась к ней, схватила за руки.
В дверь постучали. Ольга оттолкнула Марию. Работницы ввалились в комнату. Ольга некоторое время смотрела на них так, будто не могла понять: кто это? что это? зачем они?
Потом расстегнула портфель, вынула газету, резким голосом стала читать по ней:
— «Товарищи, в некотором отношении съезд женской части пролетарской армии имеет особенно важное значение, так как женщины во всех странах всего труднее приходили в движение… Из опыта всех освободительных движений замечено, что успех революции зависит от того, насколько в нем участвуют женщины. Советская власть делает все, чтобы женщина самостоятельно вела свою пролетарскую работу», — Ольга сложила газету, спрятала в портфель, сказала: — Читала я, бабы, отрывки из речи товарища Ленина, — и замолчала, сидя с открытым ртом и как будто не понимая, где она и кто это вокруг нее.
Потом они все вместе ушли.
Вернулась она на рассвете. Мария не спала, ожидая ее. Сгорбившись, Ольга присела к столу, взяла кусок хлеба, не глядя на Марию, проговорила грубым голосом:
— На пекарню заведующей ставят. В тесто мел да глину мешают. Вот где контра!.. Меня за полпуда муки не купишь! Не продажная! Мне и золотых гор не нужно!
Слезы текли у нее по щекам. Не замечая их, Ольга рвала зубами корку.
* * *
— А что, если я вместо Степана буду ходить? — спросила Мария, когда Дорожников снова пришел к ним и ожидал Ольгу.
Тот не выказал удивления:
— Ходи… Чуднáя ж ты, милая…
Его тон оскорбил Марию.
— Я серьезно вам. И если я так говорю, значит, на все решилась уже.
— Оба мы с тобой люди серьезные, — ответил Дорожников. — Но ведь ты ж, например, в родной город придешь и сразу — к тюрьме. Это и понятно. И я так бы сделал. А тут тебя и возьмут, — он взглянул в сухие глаза Марии и спросил: — И когда же ты хочешь идти?
— Хоть когда… Когда надо, тогда и пойду.
— Надо-то надо, — Дорожников что-то обдумывал. — Казаки сейчас к Царицыну рвутся. Продержаться хотят, пока англичане да французы на помощь вместо германцев придут… Ты думаешь, я никого не терял?.. Эх ты! Все ли обдумала? На очень трудное дело идешь!
— Когда? — спросила Мария.
— В конце января, в феврале.
— Так долго!
