Книга Продается дом с дедушкой - Маша Трауб

Ознакомительная версия. Доступно 12 страниц из 57

Игорь стоял в дверном проеме и с ужасом смотрел на кровать у окна. Там лежала пожилая женщина, почти лысая, со сморщенной кожей. Ему стало нехорошо настолько, что пришлось ухватиться за косяк.

– Ничего, ничего, ты просто не знал, надо было тебя предупредить, – забеспокоился Сашка. – Надя заболела. Рак. Я не знал. Никто не знал. Поздно обнаружили. Операцию сделали. Ты если хочешь – уходи, хочешь – посиди на кухне. Я к ней пойду. Ты заходи. Я все время дома. Отказался от работы, чтобы за Надей ухаживать. Сейчас ее покормлю, потом помою. Спит она плохо, все время стонет. Боли у нее сильные… Ты не пропадай, заезжай. Аркадию Леонидовичу привет передавай.

Сашка довел Игоря до двери и вернулся к жене. Игорь стоял во дворе, смотрел на вербу с разбухшими почками, на цветы, которые пробивались – вчера был дождь. Тепло, а назавтра обещали заморозки, наверняка все померзнет, погибнет. Весна в этом году странная, тяжелая, поздняя.

Игорь добрел до лавочки и закурил. Стало противно – свежий воздух и резкий табачный дым. В груди саднило. Врач курить не запретил, но советовал курить по полсигареты, не до конца. Игорь смотрел на уже знакомую кошку, которая соскочила с ворот и кинулась в кусты. Да, как ошпаренная, по-другому не скажешь. Он вспомнил, как умирала мама. Сашка дал деньги на похороны. И был рядом. Игорь тогда на него злился. Не благодарен был, а убить хотел. За то, что он – Комаровский – такой правильный, а он, Игорь, сволочь. Комаровский у него тогда даже мать отнял.

Нет, это было позже. Сначала заболел отец – грипп, пневмония. Мать вокруг него юлой крутилась. Котлетки, кашка, огурчики-помидорчики. Отец быстро пошел на поправку, но продолжал изображать из себя больного. Тяжело дышал, выходил за газетами к киоску «Союзпечати» – возвращался с кипой и читал весь день, отбрасывая прочитанное в сторону. Мать подбирала, мыла, звала обедать, опять намывала, настирывала.

Игорь никогда не был привязан к родителям. Помнил, что еще подростком стеснялся матери и сторонился отца. Они его не понимали. Тупые, приземистые людишки. Прожили жизнь, а толку-то? Всего ценностей, несмотря на большие возможности, – только что ковер да диван с телевизором. Радовались, когда покупали, мать по случаю стол накрывала. Игорь обещал себе никогда так не жить. Как только вырастет – ни дня не останется в этой гадюшной квартире, где каждый угол опротивел. Где тошнота подступает уже в прихожей – от запахов, звуков. Где раздражают каждая выемка в продавленной кровати, стертые подлокотники кресла, табуретки с ободранной окантовкой, которую некому приклеить. Гвоздь в коридоре, на который мать вешала связку ключей.

Они с Ларисой после свадьбы делали ремонт, и жена оставила люстру в прихожей.

– Зачем ты ее оставила? – спросил Игорь.

– Какая разница, что в прихожей висит?

Игорь не стал объяснять, что ненавидит не только эту люстру, но и стол на кухне, который Лариса оставила, сказав: «Хороший стол, крепкий». И чайный сервиз парадный, в серванте за стеклом, и всю эту жизнь… Жена бы не поняла – бесполезно! Хорошо, хоть выбросила кресло, в котором целыми днями просиживал отец.

Игорь помнил, как мать попросила у него денег – перетянуть это кресло, любимое все-таки. Она нашла мастера, который за копейки был готов напихать в сидушку поролона, натянуть новую ткань, подкрасить ножки. Игорь не дал, хотя тогда, именно в тот момент, деньги были. Он не хотел давать на отца, на это вонючее кресло, пропахшее отцовским задом. Если бы мать попросила на новые кастрюли, еще на что-то – Игорь бы дал. Отца он ненавидел даже больше, чем квартиру. За тупость, которую считал непроходимой, за запах одеколона, которым тот брызгался каждое утро – для чего? Для себя? Для матери? За чистую, всегда отглаженную рубашку, которую он носил один день и сбрасывал в тазик для грязного белья. И мать настирывала, наглаживала, вешала на вешалку, чтобы муж утром мог надеть чистую, сходить в киоск и сесть в кресло, обложившись газетами. И сидеть так целый день… Как только зад не чесался, пока мать крутилась, выгадывая минутку, чтобы присесть на краешек табуретки, глотнуть чаю и вытереть лицо фартуком.

Телевизор считался личной собственностью отца. Маленькому Игорю даже «В гостях у сказки» не удавалось посмотреть, только если мать очень просила и отец великодушно разрешал. Папа телевизор включал по часам, сверившись с программой телепередач. Он не пропускал ни одного выпуска «Международной панорамы» – сидел, нахмурившись, кивал в знак согласия. Международное положение отца интересовало в немалой степени. Второй обязательной к просмотру передачей было «Время» с прогнозом погоды.

Мать любила «Музыкальный киоск», с восхищением внимая элегантной ведущей. Игорь ненавидел все, включая телевизор. Может, поэтому много читал, записавшись в библиотеку. Он не был умным мальчиком, пытливым, с тонкой душевной организацией. Просто он ненавидел телевизор, газеты, радио, потому что радио работало всегда – приемник стоял на холодильнике и был включен на вторую кнопку. На первой маме не нравилось слушать. Она лепила пельмени, усевшись на табуретку и уперевшись локтями в стол – так ей было проще. Она даже отдыхала за лепкой. Ей нравилось возиться с тестом. Мама часто варила пустой бульон с клецками, который любил отец и ненавидел Игорь. Вот удивительно: никогда и нигде таких вкусных клецок он больше не ел. А в детстве – прямо до рвоты! – плавающие в бульоне куски теста казались ему отравой. Когда Игорь видел, как отец заглатывал клецки и жевал, капая бульоном, так и вовсе отказывался есть. Ложки не мог проглотить.

– Зажрался… – говорил отец. – Ничего, мне больше достанется, а ты хоть жопу растрясешь. Мать тебя и так раскормила. Бабская у тебя жопа!

Сколько Игорь себя помнил, у него были разные степени ненависти. Как бывают степени боли – острая, хроническая, возвратная. Если материнские чашки-блюдца с ободком вызывали у Игоря острую боль, приступ ненависти, то отца он ненавидел хронически, нестерпимо, невыносимо. Он отторгал его на физическом, животном уровне. Непреодолимая несовместимость. Мать Игорь почти не ненавидел, иногда даже жалел. Но презирал – за то, что живет с этим… ЭТИМ… Получается, что она ничем не лучше.

Ненависть к отцу была объяснимой: в детстве отец лупил Игоря как сидорову козу – ремнем, шнуром от утюга. Запрещал плакать и жаловаться матери. Вроде как воспитывал в нем мужчину. Измывался изощренно: то заставлял делать стульчик у стены – сидеть в полуприсяде, пока ноги не начнут дрожать и не свалишься. «Холодец» – называл его в таких случаях отец. Или заставлял стоять в душе под ледяной водой – закаливал. Садист, одним словом! Вроде не бывший уголовник, не детдомовский… Человек, доработавшийся до приличной должности в аппарате. Откуда такая жестокость? Куда мать-то смотрела? Она всегда была тенью, бессловесной жертвой, угодливой, податливой… Если и заступалась за сына, то в редких случаях. А так – даже радовалась: сколько мальчишек без отцов растут, без мужской руки? А у сына – полная семья, отец воспитывает.

Игорь накрывался одеялом с головой, плакал и не понимал – почему мама больше любит мужа, а не сына? Почему прожила с таким мужем всю жизнь и для нее нет никого важнее этого урода? Даже сын на втором месте. Игорь не понимал, почему у него такие родители. Лучше бы как Комаровский – сирота. Ох, сколько раз Игорь мечтал о скоропостижной смерти для своих родителей… Сначала, конечно, для отца. Пусть первый сдохнет. А потом и мать. Пусть вслед за своим ненаглядным муженьком на тот свет отправляется.

Ознакомительная версия. Доступно 12 страниц из 57