При этом лицо со скошенным назад, слишком маленьким подбородком становилось таким по-детски обиженным и несчастным, что Ладогин, который и сам клевал носом, с трудом удерживался от смеха. Правда, он так ни разу и не засмеялся: Костырев обижался на все подряд, вот именно, как ребенок, а Игорь Ладогин всегда считал, что худой мир лучше доброй ссоры.
И потом, новичок быстро входил в колею, а мелкие личные недостатки есть у каждого. Ладогин, к примеру, сроду не мог равнодушно пройти мимо юбки, независимо от того, на что она была натянута. Существовали, конечно, некоторые возрастные ограничения: он ни разу не забирался в глубь веков дальше чем на пятьдесят три года. Пожилая интеллигентная дама, которую он как-то осчастливил своим вниманием, выделывала в постели такое, что Ладогин потом три дня болезненно морщился при малейшем намеке на эрекцию. Большинство длинноногих красавиц, до которых Игорь был большим охотником, не годились этой женщине в подметки, но он постарался закруглить отношения как можно быстрее и по возможности красиво: у нее было варикозное расширение вен, дряблые бедра и отвисшая, уже начавшая усыхать грудь, а половина белоснежных зубов на поверку оказалась искусственной, так что Ладогин, проведя краткое совещание с самим собой, решил установить возрастной предел в сорок пять лет и никогда не соваться дальше этой границы, чтобы не наживать неприятных воспоминаний и не обижать женщин, к которым относился с большой теплотой и уважением.
Мысли о присущих роду человеческому слабостях с неизбежностью привели к тому, что он начал испытывать некоторое стеснение внутри своих темно-синих форменных брюк. Сон как рукой сняло, и Игорь вдруг поймал себя на том, что видит на мониторах женщин и только женщин: равнодушно-усталых в зале ожидания, нервно-возбужденных у билетных касс, профессионально-сосредоточенных, но тоже усталых в этот предутренний час женщин в форме...
Он переменил позу, нарочно сев неудобно, и закурил, пытаясь отогнать посторонние мысли — скорее из чувства долга, чем в надежде и в самом деле что-нибудь изменить. Он был половозрелым самцом уже далеко не первый год и успел за это время прекрасно изучить собственную натуру: раз уж его мысли обратились на женщин, деваться некуда, Ладогин покосился на Костырева, который, сонно моргая, пил восьмую чашку дрянного аэропортовского кофе и тупо пялился на мониторы, словно ожидал прибытия в аэропорт колумбийского наркобарона со всей свитой и тремя тоннами героина в дорожных чемоданах. Время было глухое, предутреннее, и, хотя контрабандисты, как и вообще все темные личности, любят именно эти сонные часы, внезапного визита начальства можно было не опасаться. И потом, может же у человека случиться неотложная надобность! В туалет ему, например, приспичило...
Ладогин усмехнулся: мысли плавно текли по раз и навсегда проторенному руслу, и не нужно было долго гадать, чтобы понять, чем все это кончится. Оставалось только установить, кто конкретно станет его добровольной жертвой в это утро, и можно было трогаться в путь.
Выбор был не слишком велик, во и не мал: Игорь потратил годы на то, чтобы обеспечить себе возможность этого самого выбора. Он никогда не обижал женщин, с которыми имел дело, и никогда не расставался с ними навсегда. Кого-нибудь другого при прочих равных условиях давно разорвали бы в клочья, но Игорь Ладогин был в этом плане везунчиком: ему все прощали, поскольку секс с ним был безопасным во всех отношениях. Он был внимателен к партнершам и никогда не распространялся о своих подвигах, так что его женщины могли не беспокоиться о репутации. Кроме того, его хватало на всех, в том числе и на жену, и он мог превратить вульгарнейшее совокупление где-нибудь на багажном складе в невинную шалость без пошлости, обязательств и неприятных последствий.
Коротко говоря, он был идеальным любовником для тех, кто в этом нуждался.
Он раздавил сигарету в переполненной пепельнице, с хрустом потянулся всем телом и встал, отодвинув кресло. Костырев вскинул на него глаза и сделал вопросительное движение бровями.
— Пойду прошвырнусь, — ответил на его невысказанный вопрос Ладогин.
— Бес в ребро, — констатировал Костырев, успевший неплохо изучить повадки напарника.
— Какой бес? — деланно удивился Ладогин. — Бес в ребро — это когда седина в бороду.., что-то вроде возрастного помешательства. Это не про меня.
— М-да? — с сомнением переспросил Костырев. — Ну-ну. Привел бы, что ли, и мне кого-нибудь...
— Дружок, — наставительно сказал Ладогин, направляясь к дверям, — я тебе сто раз говорил: с профурсетками не общаюсь. Я предпочитаю женщин, которые не превращают удовольствие в источник нетрудовых доходов. Такие женщины, увы, по вызовам не ходят... И потом, ты должен следить за мониторами. Ты только подумай; у тебя за спиной вся Россия, и надежда теперь только на тебя. Только ты можешь предотвратить незаконный вывоз за пределы страны жизненно необходимой для нашей экономики иностранной валюты, а также сыра, масла и сухой колбасы. О ядерном оружии я уже и не говорю...
Ладогин внимательно наблюдал за реакцией напарника и остался ею доволен. Еще месяц назад тот непременно надулся бы и разразился ответной проповедью, смысл которой сводился бы к тому, что так оно все и есть и нечего превращать серьезные по-настоящему вещи в дурацкую шутку. За месяц, однако, в мировоззрении Костырева произошли серьезные подвижки, и теперь ему оставался всего один шаг до превращения в нормального человека. Ладогин мысленно усмехнулся: деньги — лучший из известных педагогов, с их помощью можно за месяц превратить напичканного книжной заумью придурка в полноценного члена общества...
— Ладно, — сказал бывший придурок Костырев, снова поворачиваясь к мониторам, — шагай. Родина в полной безопасности, можешь о ней не волноваться.
Что ей передать, если она о тебе спросит?
— Кто? — не понял Ладогин, который уже был в дверях и успел целиком сосредоточиться на выборе объекта.
— Да Родина же, — не оборачиваясь, пояснил Костырев. — Вдруг она придет и поинтересуется: а где, мол, мой главный защитник, Игореша Ладогин?
— А, — ухмыльнулся Ладогин, — Родина... Ну скажи ей, что у меня брюхо скрутило от нервного напряжения. Она тетка понимающая, не рассердится. Тем более что мне и вправду невтерпеж.
— Вот кобелина, — беззлобно хмыкнул Костырев. — И что только в тебе бабы находят? — Сам удивляюсь, — с сокрушенным видом ответил Ладогин и скрылся за дверью.
Внизу он, не притормаживая, миновал цветочный киоск, хотя поначалу направлялся именно туда: продавщица Валентина беседовала о чем-то с сержантом Шестаковым, которого Ладогин органически не переваривал за тупость, хамские манеры и подчеркнутую приверженность культу грубой физической силы.
В зале ожидания было не меньше десятка прекрасных незнакомых, как минимум три из которых, как понял многоопытный Ладогин, при умелом подходе не отказались бы на некоторое время оставить свои вещи без присмотра и заняться оздоровительным массажем под чутким руководством. К сожалению, умелый подход требовал времени, а Ладогин все-таки находился на службе. Украдкой подмигнув висевшей в углу телекамере, он спустился в подвальный этаж и уверенно углубился в полутемный лабиринт автоматических камер хранения.
