Он припарковался около старой фермы и вылез из машины. В нескольких ярдах от него на стену опирался мужчина. Вокруг стояла такая тишина, что Бен слышал шелест снега на поле за стеной и негромкое пофыркивание овечьего стада. Где-то в том же направлении находилось водохранилище Блэкбрук. Констебль знал, что оно уступало по размерам тем, что располагались в долинах, таким как Ледибауэр и Дервент, которые привлекали все внимание туристов. Небольшое и совершенно изолированное, Блэкбрук годилось только для того, чтобы поставлять питьевую воду в пригороды Манчестера.
– Мистер Малкин? – спросил Бен.
– Стало быть, это я, – ответил мужчина.
Полицейский прошел через сад к тому месту, где стоял хозяин фермы. Он был одет в синий комбинезон, черную куртку с капюшоном и шапку с ушами, напоминающую те, что носят лесорубы.
Сначала Бену показалось, что в районе поясницы мужчина закутан в несколько слоев свитеров, но когда он задвигался, детектив-констебль понял, что фигура у него сама по себе напоминает грушу с широкими бедрами, как у человека, у которого нет достаточной физической нагрузки. Купер представился.
– Не уделите ли мне несколько минут, мистер Малкин? – попросил он. – Вам совершенно не о чем беспокоиться.
– Тогда лучше пройдем в дом.
Это было фермерское жилище, которое никогда не модернизировалось в соответствии с современными стандартами. Ни двойного остекления, ни центрального отопления – дым над трубой говорил о том, что в доме горел по крайней мере один камин с углем. Если судить по входной двери с оконцами из стекла с изморозью и синему линолеуму, постеленному в прихожей, последние переделки в доме происходили в 60-х годах прошлого века.
Малкин снял куртку и кепку. Его кожа на лице была выдублена ветром, и он выглядел как человек, который состарился гораздо раньше своего времени. Когда разбился «Ланкастер», этому человеку было восемь лет от роду, так что он совсем недавно должен был выйти на пенсию.
– Простите за беспорядок, – сказал Джордж, – но ко мне редко приходят гости.
Купер передернул плечами. В помещении стоял жестокий холод. Частично это был тот холод, который копится годами из-за неадекватного отопления, а частично он был связан с влажностью, поднимавшейся от реки Пеннайн и пропитавшей все каменные стены. И вот теперь ветры, задувающие с Киндера[67] и воющие в пустынных полях, нашли себе зимнее убежище в доме Малкина. Сквозняк задувал под заднюю дверь, аккуратно проникал сквозь дыры в оконных рамах и, укутывая мебель, вил себе гнезда в неприметных уголках. Этот холод казался полицейскому чем-то материальным – он двигался по своей собственной воле, бодал его в шею, пока Бен шел по комнате, и как влажный занавес закрывал каждый дверной проем.
– Сегодня довольно-таки прохладно, – сообщил Малкин, наблюдая, как Купер медленно поворачивается перед открытым огнем, пытаясь хоть как-то согреться.
– Да уж, ничего не скажешь.
– Эту старую развалюху надо сильно протапливать зимой. Но мне кажется, что я уже привык к прохладе. Понимаете, я здесь вырос и прожил всю свою жизнь. Ничего другого я никогда не знал. Говорят, что на холоде кровь разжижается, вроде бы как для компенсации.
Холод был везде. Даже когда Бен стоял прямо перед горящим углем, ему было тепло только с одной стороны. Холод продолжал висеть на его плечах, как паразит, который вытягивал тепло его тела и присосался к его почкам. Он был неотъемлемой частью этого дома – этот ледяной фантом можно было изгнать только при помощи центрального отопления, двойного остекления и хорошей влагоизоляции.
– Да уж, ну и погодка у вас здесь, наверху… И что, снега много выпало? – поинтересовался констебль.
– Ну да. Здесь снег скапливается в первую очередь. А потом он спускается вон по той долине, и холмы направляют ветер так, что он сносит снег прямо на Харроп. Так что после того, как кончают дуть ветра, внизу можно видеть громадные заносы. Вам бы приехать сюда зимой семьдесят восьмого! Если хотите знать, тогда была не просто зима, а целых полторы зимы. Мы тогда несколько дней не могли отыскать машину. Как сейчас помню, это был «Форд Эскорт». Так вот, когда мы наконец его откопали, то под капотом был сплошной смерзшийся снег. Да уж, тогда люди ходили здесь по стенам, потому что снег был таким глубоким, что из него торчали только верхушки стен. Тогда они были единственной твердой поверхностью на мили вокруг.
– Я, в общем-то, помню ту зиму, – сказал Купер. Ведь в то время ему было уже шесть лет, и из-за снега он несколько дней не ходил в школу. Возможно, что его вообще не выпускали на улицу, но он наблюдал за ней через окно в своей комнате, прижимаясь носом к холодному стеклу и рисуя узоры на оконной изморози. А может быть, его родители разрешили ему выйти, когда бо́льшая часть снега уже сошла. Бен помнил, как его брат Мэтт забрасывал его снежками, которые, когда попадали в него, казались сделанными из дерева, но быстро таяли, превращаясь в холодную кашицу, и стекали ему за воротник. С тех пор, насколько он мог вспомнить, подобного снегопада не было. Не было больше настоящего снега.
– Проходите в комнату, – предложил Малкин, – и грейтесь.
«Комнатой» он называл некоторое подобие гостиной, главное место в которой занимал громадный дубовый стол. С одной стороны его ножки стояли на ковре, а на другом конце ковер был скатан и обнажал половицы, которые пытались просушить от влаги. Так как половицы были старыми, между ними зияли громадные щели. Стоя на полу, Бен чувствовал, как из подпола тоже тянет сквозняком, и у него создалось впечатление, что он стоит над открытой дверцей холодильника. На подоконнике стояла бутылка молока и лежала неразрезанная буханка хлеба, рядом с которыми находились стальные столовые приборы. Возле древнего кресла, стоявшего под стандартным торшером, была сложена целая кипа старых газет. На картине, висевшей на стене и написанной масляными красками, было изображено стадо коричневых коров на фоне мрачного зимнего пейзажа. Горы на горизонте были больше похожи на Швейцарию, а не на Дербишир – настоящие вершины.
– Не думал, что кто-то еще помнит о катастрофе «Ланкастера», – заговорил Малкин. – Слишком давно это было.
– Пятьдесят семь лет назад, – уточнил Купер, пытаясь устроиться на краю ковра.
– Тогда мне было всего восемь лет.
– Но вы же этого не забыли, нет?
– Конечно, не забыл. На меня это произвело сильное впечатление. В таком возрасте подобные вещи врезаются в память. Сейчас я уже не всегда помню, что было пять минут назад, но падение самолета помню так ясно, как будто оно случилось только что.
– Но вы не такой уж старый, – заметил Бен. – Всего шестьдесят пять? В наше время это ничто. Просто пенсионный возраст, и всё.
– Пенсионный, говорите? На пенсию меня отправили несколько лет назад. Нынче становишься никому не нужным задолго до того, как тебе исполняется шестьдесят пять.
