Книга Востоковед - Александр Проханов

Военный атташе в российском посольстве был рыжий, с бело-розовым безволосым лицом, с зеленым блеском круглых птичьих глаз. Он открыл сейф и протянул Торобову пистолет «ФН» американских спецподразделений и обойму из девяти патронов.

– Пристрелян, не волнуйтесь, – произнес атташе, наливая чай в стеклянные стаканчики.

Они пили чай с серым кристаллическим сахаром. Атташе проводил Торобова до ворот посольства:

– Желаю удачи. По завершении операции верните оружие.

Торобов вызвал такси и приказал шоферу ехать на север, по дороге в Тикрит. Водитель был пожилой араб в шапочке из бараньего меха, перед лобовым стеклом качался брелок из стеклянных бусин с маленькой арабеской. Он вел свою дребезжащую машину под звуки нервной рыдающей музыки, и его тощие плечи танцевали. Багдад долго не отпускал их, окружая пригородными виллами, магазинами, мастерскими, пестрыми вывесками и забавными рекламами. Не было видно внешних следов войны. Она пряталась в глубине, под пестрой мишурой реклам и вывесок, как прячется тяжелая водяная глубь под разноцветной ряской и цветущей травой.

– А что? – спросил Торобов водителя. – Лучше стали жить люди, когда убили Саддама Хусейна?

Водитель некоторое время молчал, подергивал плечами в такт воплям и визгам музыки.

– Люди говорят, Саддам Хусейн жив. Убили не его, а похожего охранника. Люди говорят, Саддам Хусейн уехал в Сирию и там воюет с американцами. Люди говорят, в Сирии есть подземный город и оттуда Саддам подает команды войскам. Люди говорят, когда он вернется в Багдад, его статую поставят на место, и жизнь наладится. – Водитель вдруг умолк и испуганно оглянулся, словно ожидая от Торобова удара..

Город вдруг оборвался, и машина катила по голубому шоссе, то и дело останавливалась у блокпостов с автоматчиками. Среди солнечных холмов созревала, наливалась весна.

Они достигли пятьдесят второго километра, и Торобов вышел.

– Через час приезжай сюда же. Вернемся в Багдад, – сказал он шоферу, направляясь к придорожному знаку с цифрой 52.

Машина укатила, унося визгливую музыку, и Торобов остался один.

Недалеко от обочины стояло одинокое дерево. Высокий гладкий ствол был увенчан зеленой шаровидной кроной. Глянцевитый шар казался тяжелым, с молчаливой притаившейся жизнью. Торобов приблизился к дереву, собираясь войти в его прохладную тень. И вдруг из кроны с шумом, свистом, как внезапный взрыв, вырвались птицы, сто или больше. Стеклянные крылья, крохотные клювы, глаза. Стая прянула, рассыпаясь в небе. Удалялась, взлетая и снижаясь, превращаясь в туманное облачко. Крона дерева обмелела, стала прозрачней и легче.

Торобов сел на землю, прижавшись спиной к стволу. Думал о птицах, которые летят на север в русские леса, где скоро растает снег и в пустых чащах зазвучат одиноко и сладко птичьи свисты.

Шоссе было пустынным. Лишь изредка, в обе стороны, проносились машины. Издалека налетающий звук, размытое мерцание стекол, медленно угасающий рокот. Сначала каждая приближающаяся машина заставляла его приподниматься. Он ждал, что машина остановится у верстового столба с цифрой 52. Из нее выйдет Фарук Низар, увидит его под деревом, пойдет навстречу. И Торобов поднимется, улыбаясь, двинется к нему, вытянув руку, стреляя на ходу, видя, как падает сраженный выстрелами Фарук Низар.

Машины проносились, но ни одна не останавливалась. Постепенно Торобов успокоился. Продолжал сидеть, чувствуя под мышкой прохладный слиток пистолета.

Проехал, шлепая шинами, грузовик, в кузове горбилась белая, перетянутая веревками поклажа, должно быть хлопок. Прокатил утлый грузовичок, поверх деревянных бортов выглядывали овечьи головы, и Торобов вспомнил овец под Триполи, которые дали ему место среди своих курчавых теплых боков. Внезапно, с железным воем, прошли два бэтээра, длинные, стремительные, как ящерицы, в открытых люках за пулеметами стояли стрелки.

Время перевалило двенадцать, но Фарука Низара не было.

Внимание Торобова притупилось. Острота ожидания спала. Он заметил, что по земле, мимо его ног, тянется муравьиная тропа. Множество муравьев, блестя черными тельцами, бежало в обе стороны, сталкиваясь, расходясь. Тащили соринки, крохи, комочки. В каждом муравье мерцала крохотная капля солнца. Тропа достигала дерева, взбегала по стволу, стремилась куда-то вверх, к листве. И странная мысль, – по этим древним дорогам тысячи лет двигались племена и народы, катили нашествия, скрипели кареты и колесницы, поднимали пыль верблюды и кони. По этим дорогам проходили пророки, цари, прорицатели и отважные воины. Возносились и падали царства, сменялись правители, одна религия приходила на смену другой. И все эти толпы богомольцев, паломников и купцов никуда не исчезли. Просто уменьшились, превратились в муравьев. Каждый тащит поклажу, куда-то стремится, возносится к туманному небу и исчезает. Его сменяет другой.

Эта мысль казалась увлекательной, странной, возможной. Здесь, на перекрестии восточных путей, были возможны любые превращения, любые чудеса. И он, Торобов, мог уменьшиться, спрятаться в веренице крохотных молчаливых существ, бежать вместе с ними, неся в себе малую каплю солнца, незримый для тех, кто послал его в эти стреляющие разоренные страны. Недостижимый для тех, кто выслеживает его среди измученных городов. Неуловимый для тех, кого он хочет убить из американского пистолета «ФН».

Он увидел, как по обочине катит велосипедист, вихляет, то выезжает на бетон, то снова возвращается на земляную обочину. Велосипедист приближался. Поравнялся с деревом, под которым сидел Торобов. Подкатил. На голове у него была неопрятно замотанная чалма. На коричневом лице темнела клочковатая бородка. Нос висел, как фиолетовый баклажан.

Одна штанина была зажата прищепкой. Башмаки были запыленные, без шнурков. Не слезая с велосипеда, он произнес:

– Завтра утром в десять часов будь в бане возле рынка. Там тебя ждет кого ищешь. – Толкнулся, закрутил педалями и удалился по обочине, вихляя, уменьшаясь вдали.