Потом я услышал шум, обернулся и увидел Метона, выходящего из-за растущего неподалеку дуба. По его улыбке я догадался, что отдых от геометрии весьма поднял его дух. За ним показался еще один человек. Я вздрогнул, подумав: вот еще один посетитель, но потом быстро понял, в чем дело.
— Твоя бородка, Катилина?
Он мягко рассмеялся и похлопал рукой по гладко выбритой челюсти.
— Не поделишься своей кружкой? Только что иду из конюшни, а уже пить хочется.
Я протянул ему кружку и пересел на камень в тени. Катилина попил и присел рядом со мной. Метон сбросил сандалии и вошел в воду, чтобы немного охладиться.
— Это Тонгилий сегодня утром побрил меня, — сказал он, снова поглаживая подбородок. — Неплохо сделано, принимая во внимание скудное освещение.
— Он побрил тебя перед тем, как вы уехали?
Он кивнул. Когда же он спал?
— Но ты выглядишь очень своеобразно, Катилина.
Я постарался сказать это как можно более иронично. Ведь подобную бородку я видел на каждом посетителе из города.
— Кто первым придумывает моду, тот первым и отказывается от нее, — ответил Катилина.
— Избиратели сочтут, что ты легкомыслен и часто меняешь свои решения.
— Тем, кто хорошо меня знает, все равно. А презирающие меня подумают, что я смогу измениться, и постепенно смирятся со мною. А мне все равно, кто в Риме, друг или враг, считает меня легкомысленным.
Он ненадолго нахмурился, а потом посмотрел вверх на полог из листвы и прищурился.
— Все из-за этого бегства в деревню. Все равно что нырнуть в холодную воду. Новые места и обстоятельства — новое лицо. Я чувствую себя на десять лет моложе и в тысяче миль от Рима. Тебе тоже стоит это испытать, Гордиан.
— Уехать на тысячи миль от Рима?
— Нет, — засмеялся он, — побриться.
Метон, бродящий вдоль реки, казалось, не обращал на наш разговор ни малейшего внимания. Но Катилина наклонился ко мне и заговорил шепотом:
— Женщинам нравится, когда человек внезапно отращивает бороду или сбривает ее. Именно перемена их возбуждает, понимаешь? Представь реакцию Вифании, если ты появишься в спальне гладко выбритым. Видишь, ты улыбаешься. Так что я прав.
Я и вправду улыбнулся и даже немного рассмеялся впервые за этот день. Неожиданно мне полегчало. Перемена в моем настроении произошла оттого, что я посидел в тени, отдохнул от Арата и смотрел, как Метон плещется в речке, повторял я себе. А вовсе не из-за улыбки Катилины.
Метон вышел из воды и присоединился к нам. Он постоял сначала на одной ноге, затем на другой, суша ноги и надевая сандалии. Солнце освещало его свешивающиеся на лоб волосы. Сейчас мой сын был похож на одну из статуй, которыми так восхищались греки. Невозможно представить, что он уже почти мужчина. Такой юный, такой очаровательный… Я не отличался особенной красотой и поэтому не знал, принесет ли ему пользу его внешность. Конечно, такие люди, как Помпей, не говоря уже о Катилине, воспользовались этим в своем продвижении. Да и Марк Целий тоже. С другой стороны, пример Цицерона доказывал, что простоватый вид тоже обладает некоторыми преимуществами. Для человека нечестолюбивого и без особых средств красота может стать даже неприятностью, как и для бедных, привлекая недобросовестных покровителей и приучая его полагаться только на свое очарование. Оставалось надеяться, что Метону в жизни хватит здравого смысла.
Мальчик застегнул сандалии и сел рядом с нами. Он так простодушно улыбнулся, что все мои сомнения показались глупыми. Сквозь лиственный полог проникал свет, освещая нас неровными пятнами, теплый ветерок колыхал траву. Во всем мире воцарилось молчание, если не считать всплесков воды, пения птиц и тихого, далекого блеяния козы, доносившегося с холмов. У Метона столько же возможностей преуспеть в этом мире, сколько и у меня. Неизвестно, что произошло бы со мной, обладай я его красотой. И стоит ли принимать во внимание его неспособность к цифрам? Неужели я не могу найти более достойный предмет для размышлений?
— Ну что? — спросил Метон.
— Это ты о чем?
Катилина немного наклонился к нам.
— Подозреваю, что он решил, будто мы обсуждаем совсем другой вопрос. Понимаешь, я сказал ему в конюшне, что если ты не возражаешь…
— Шахта, папа, та самая заброшенная шахта на горе Аргентум, — сказал Метон неожиданно возбужденным голосом.
— О чем вы говорите? — переводил я взгляд с одного на другого.
— Вчера, — начал Катилина, — когда мы проезжали по Кассиановой дороге, я заметил тропинку, ведущую к горе. Позже я расспросил твоего управляющего, и Арат сообщил мне, что гора принадлежит твоему соседу, а тропа ведет к заброшенному серебряному руднику. И вот утром мы с Тонгилием отправились посмотреть на него. Видишь ли, есть у меня один друг в городе, который утверждает, будто может добывать серебро даже там, где другие уже давно оставили надежду. Никогда не следует упускать такие возможности.
— И ты осмотрел то место?
— Я был только в хижине пастуха неподалеку от дороги. Там несколько человек, они пасут коз, и мы приятно поговорили с главным. Он согласился показать нам шахту, но только после того, как спадет жара. Очевидно, путь наверх очень труден. Мы как раз говорили об этом с Тонгилием в конюшне, когда нас услыхал Метон. Он попросился с нами, я его не звал. Я сказал, что ему нужно спросить твоего разрешения.
— Можно, папа?
— Метон, ты же понимаешь, что у нас с Гнеем Клавдием вовсе не добрососедские отношения. Даже речи быть не может, чтобы ты ходил и осматривал его владения.
— Ну да, гора принадлежит Гнею Клавдию, — сказал Катилина. — Но Гней сейчас в отъезде. Пастух сказал, что он уехал на север осматривать еще одно свое владение, более пригодное для хозяйства. Мне кажется, он даже хочет сдать в аренду или продать эту свою собственность, ведь он думает, что шахта опустела, и ему вовсе не нравится разводить коз. Ему хочется владеть своим поместьем. Пастух даже обрадовался возможности показать нам шахту. Так что Метон вполне может пойти с нами.
— А пастуху известно, кто вы такие?
Катилина поднял брови.
— Не совсем. Я представил ему Тонгилия, а сам назвался Луцием Сергием. Ведь наверняка же есть кое-какие Луции Сергии в округе.
— Но не все они Катилины.
— Наверное, нет.
— И только один из Катилин носит бородку.
— Но даже и его теперь нет, — сказал Катилина, поглаживая себя по подбородку. — Ну ладно, Гордиан, ведь он, в конце концов, всего лишь раб. Тебя ведь не удивит, что я хочу оставаться инкогнито. Разве Марк Целий не сказал тебе, что лучше мне не объявлять о своем присутствии здесь? Мне кажется, и ты того же мнения.
— Мои соседи не являются твоими сторонниками — даже наоборот. Сомневаюсь, чтобы Гней Клавдий вообще захотел бы иметь с тобой дело, так что мне кажется, ты зря заинтересовался шахтой.
