– Я вчера очень испугалась за вас и ваших детей. Это я вызвала Ивана Петровича. Этих двоих и капитана я давно знаю, я их часто вижу у себя в кафе. Они приходят, заказывают, машут удостоверениями и никогда не платят. Я сразу поняла, зачем они к вам подошли, и вызвала Ивана Петровича.
– Катя, расскажите мне о себе, – попросил Олег.
Он не стал обсуждать с ней вчерашнее, потому что сегодня ему не хотелось вспоминать об этом. Ему было неловко перед детьми за своё поведение… Он не должен был отдавать ряженым деньги, потому что получалось так, будто он просто струсил.
Катя выдержала небольшую паузу, думая, что рассказать этому человеку про себя… Она не знала, что говорить, но ей хотелось поделиться с Олегом чем-нибудь самым сокровенным, и она начала издалека.
– Родилась я неподалёку отсюда – в станице по соседству. Родителей моих называли сельской интеллигенцией. Мать моя работала заведующей в аптеке, а отец был завучем в школе. Их в округе все уважали, но мало кто знал, что им пришлось пережить…
…Много о человеке, на мой взгляд, говорит то, как он ест. Я люблю наблюдать издалека в кафе, где я работаю, за тем, как люди принимают пищу. Одни спешат, еле разжёвывая, другие – наоборот – часто отвлекаются, много болтают. Но никогда я ещё не встречала посетителей, которые бы ели так же, как мои родители. Помню, отец в нашей семье всегда чистил картошку. Он доставал из ящика небольшой нож и тонко-тонко снимал кожуру с картошки. А мать никогда не готовила впрок. За ужином всегда было столько еды, сколько мы намеревались съесть. Конечно, всё менялось, когда к нам приходили гости, но такое бывало не часто. Родители мои были замкнутыми людьми и общались с другими лишь изредка.
Я никогда не слышала от отца грубого слова в адрес матери. И мать, в свою очередь, ни разу не подняла голос на отца. Конечно, так говорить неправильно, но я всегда думала, что война изменила моих родителей больше, чем кого бы то ни было ещё…
… Катя немного помолчала. Она допила чай и тихо заметила, что здесь – на прудах – очень спокойно и хорошо. Олег ничего не ответил, и она продолжала…
…Когда я была в 8 классе, 9 мая по телевизору показывали какой-то фильм о фашистах: об их ужасных методах и лагерях. Когда показали кадры с детьми, стоящими с протянутыми сквозь колючую проволоку руками, у отца случился первый инфаркт. Мать очень переживала и боялась потерять отца. Тем же вечером, когда я пришла её успокоить – она долго плакала и не могла заснуть – мать рассказала мне…
Они жили с семьёй в городе Абинске, что в Краснодарском крае. Отца матери расстреляли в 38-м году, и мать его не помнила. Но помнила она хорошо свою мать, мою бабушку… На дворе уже была война, бабушка кипятила воду на печке, когда где-то совсем рядом разорвался снаряд. Бабушка вскрикнула и опрокинула кастрюльку с кипятком на ногу дочери – моей мамы. На улицах в это время показались немцы. В касках и на мотоциклах они проезжали по улицам, осматривая дома, периодически стреляя. Бабушка схватила мою мать и старшую сестру и спряталась в сарае. Нога у мамы болела нестерпимо. Представить не могу, что она пережила. Она рассказывала, что уже через несколько минут нога распухла и покраснела. Мать кричала от боли, а бабушка, чтобы их не услышали, закрывала ей тряпкой рот. Но их, видимо, всё равно услышали. Через два дня распахнулась дверь, и мать увидела мощный кованый сапог. В дверях сарая показался немец с автоматом. Он что-то громко сказал, и бабушка поняла, что нужно выходить. Они вышли, а проходящий мимо офицер, обратив внимание на ногу моей матери, остановился. Он взял её на руки, сказал что-то обнаружившему их солдату и ушёл в другую сторону. Бабушка испугалась, стала просить не забирать у неё дочь. Немец жестом показал, чтобы она шла за ним. В госпитале врачи смазали матери ногу какой-то мазью и дали баночку моей бабушке, чтобы та смазывала изредка, пока не пройдёт.
Нога действительно быстро прошла, но в 43-м году их отправили в Германию. Они долго ехали, несколько раз попадали под бомбы. Когда приехали, то их разделили – бабушку куда-то увели, а мать определили в лагерь. Лагерь был ужасным испытанием для неё. Она рассказала мне об охраннике, у которого была плётка. Он безжалостно бил ею детей, попадавшихся ему под руку. Как она свистела, когда он заносил её над головой! Дети, завидев его, пытались сразу куда-нибудь спрятаться, чтобы не попасться ему на глаза…
Мимо этого лагеря изредка проходили люди. Сквозь проволоку дети протягивали к ним руки, просили что-нибудь поесть, потому что голод мучил постоянно. Как-то раз, когда мать протягивала таким образом руку, рядом оказался мальчик, который был немного старше неё. Мимо проходила женщина и хотела дать одному из детей кусок хлеба. Получилось так, что мальчик опередил маму, и хлеб оказался в его руках. Матери было очень жаль, обжигающий голод мешал ей даже расплакаться. Но мальчик не стал есть хлеб, а отдал его моей матери. Его звали Ваней, и с тех пор они подружились.
После освобождения их обоих направили в один детский дом где-то в Белоруссии, где мать встретила сестру, которая была старше неё на два года. Они стали дружить все вместе. Их уже определили в школу, когда они решили сбежать. Сестра помнила, что жили они в Абинске, где было тепло, на деревьях в саду росли фрукты, а в погребе всегда была еда. Тем же летом их повезли в пионерлагерь, а это было на юге, совсем недалеко от Абинска. Тогда они и решили бежать.
Сестра быстро нашла дом, где они жили до войны. Но там уже жили другие люди. Сестра хотела поговорить с женщиной и объяснить, что дом этот принадлежит им, но женщина не дала ей говорить. Она представилась дальней родственницей и пообещала их приютить. Она действительно приняла их на жительство, но поселила их не в доме, а в сарае – в том самом сарае, в котором когда-то они прятались от немцев. Женщина эта часто просила детей сделать что-нибудь по дому: принести что-то из погреба или прополоть в огороде. В общем, стали они, таким образом, самыми настоящими рабочими. Но кормила она их скудно – остатками с собственного обеденного стола. Старшая сестра придумала хитрость. Она сорвала соломинку и научила детей, как, проткнув аккуратно верхнюю плёнку сметаны в кувшине, можно добраться до сливок. Теперь, когда детей просили спуститься в погреб и что-нибудь принести, они подпитывали себя жирными сливками, из которых хозяйка делала сметану. Конечно, брали они совсем по чуть-чуть, чтобы она не заметила и не догадалась, что из кувшина кто-то пил. После лета за ними приехали из детдома. Очевидно, на зиму та женщина оставлять их не собиралась…
Ваня, окончив семь классов, поступил в техникум и уехал в Краснодар, а моя мать, помня о той чудесной мази, которую дал бабушке доктор, поступила на аптекаря. Она поступила в Пятигорский фармацевтический институт. Ваню в это время после техникума призвали в армию, а после он вернулся в станицу, куда направили после института мою мать. Всё время разлуки они переписывались, а сразу после встречи решили пожениться. Техникум у Ивана, моего отца, был педагогический, поэтому он пошёл работать в школу преподавателем географии. Позже он стал завучем…
Когда же я родилась, им дали план – участок, где они сами построили дом. Все они были счастливы до того дня, когда с отцом случился инфаркт. Ему показалось тогда, что за колючей проволокой по телевизору он увидел себя… После больницы у отца случился второй инфаркт, а третьего он уже не перенёс. Мать очень тосковала… Когда я была в 10-м классе, на свете не стало и её. Я тоже хотела поступать в Пятигорск, как и мама, на провизора, но поступить тогда не смогла. Видимо, не отошла ещё от потери матери. Девушка, с которой я жила в студенческом общежитии, предложила мне приехать сюда. Вместе с ней мы проработали три года. В прошлом году она уехала. Тогда же я всё-таки поступила на заочное, куда хотела. Специальность провизора сейчас не очень в почёте, но всяко лучше, чем просто быть официанткой.
