– Вы замерзнете.
Мне и правда было холодно. Но я хотела, чтобы он видел мои плечи. Желая пленить его, я решила, что не стоит пренебрегать даже малейшим преимуществом. И потом, я стыдилась своей кроличьей накидки и стыдилась, что испытываю этот стыд. Я трепетала при одной мысли, что он заметит это.
– Если вам не холодно, тем лучше, потому что мне нравятся ваши плечи и совсем не нравится ваша розовая кроличья накидка.
Ну вот, он оскорбляет членов моей семьи.
Я изобразила смущение.
– Да?
– Я хочу сказать, что, чтобы выделяться среди толпы, вам вовсе не нужен этот розовый кролик. Достаточно платья, обвевающего ваши колени при ходьбе. Ваш приход был великолепен. Вы так прекрасны, что к этому можно прибавить? По-прежнему пятьдесят кило на метр семьдесят четыре?
Я кивнула.
– Надеюсь, вы не сбежите от меня, если я скажу вам, что ваши плечи – это самое дивное украшение в мире...
– Ну, все зависит от... если у вас по-прежнему семьдесят кило на метр восемьдесят.
Это точно, бог влюбленных существует, иначе у меня бы недостало дерзости для подобной реплики.
Он рассмеялся:
– Так вы не забыли...
Я бросила взгляд на часы: он покорен, пора уходить. Именно так действовал Казанова: на первом свидании нельзя перебарщивать, уход должен вызывать сожаление. И потом, я переживала жестокую бурю: я была готова отринуть своих предков, предать накидку из розового кролика от Дольче-Габбана, только бы понравиться мужчине, способному напялить на себя брюки-багги, эдакому вылезшему из лаборатории Тен-Тену без Милу.
– Дарлинг, ваше имя – это декларация любви.
– Но люди зачастую не смеют обращаться ко мне так.
– Я смею.
– Понимаю, но Дарлинг не в счет, поскольку это прозвище.
– А вы хотели бы, чтобы было иначе?
Покраснев, я уткнулась носом в бокал шампанского, щеки расцвели розовой карамелью; было такое ощущение, что витавшие над моей головой стрекозы опустились мне на волосы, а затем проникли внутрь и закружились там; мне казалось, что вся моя жизнь зависит от этого свидания. Сколько же времени я уже сижу напротив него: пятнадцать минут, полчаса? Я не знала. Знала только, что напряжение этого момента стоило нескольких жизней. Слова теснились в голове, но я не могла вымолвить ни звука. Вокруг нас было довольно много народа, но никогда еще я не была к этому столь равнодушна.
Повисло молчание. Решительно, он мастерски играет в эти игры. Мне не хотелось, чтобы он расспрашивал меня о том, чем я занимаюсь; не сейчас, мне необходимо подыскать оправдания для моего шкафа, для походов в «Бон Марше» и на блошиные рынки, мой ответ его явно разочарует. Поймав мой взгляд, будто брошенный предмет, он заставил меня поднять голову. Нет, сейчас он вовсе не помышлял ни о моих, ни о своих занятиях. Он настойчиво вглядывался в мое лицо. В этот момент он – я в этом уверена – хотел понять совсем иное, куда более существенное, он хотел понять, к примеру, находит ли во мне отклик то влечение, которое он испытывает ко мне. Казанова не рекомендовал бы мне отвечать на сей безмолвный вопрос. Я была захвачена неумолимым потоком, меня влекло к нему – к его сущности, телу, коже, дыханию, вибрациям. Я была готова сдаться на милость победителя, он упорно не отводил взгляда и, судя по всему, испытывал те же чувства.
Я поклялась своим шмоткам никогда не попадать в подобную зависимость, сохранять свою свободу, покидать квартиру лишь затем, чтобы играть, а вовсе не любить, ведь жизнь похожа на фарс, и банки, дипломы, газеты, телевидение, все деловые начинания составляют громадный круг развлечений. Каким же образом оказалось, что я – несмотря на запреты моего многочисленного семейства: кружев, шелков, хлопка, дакрона, лайкры, перлона, ровила, рил- сана, тергаля и терилена, – таки попала в любовные сети?
Он не спросил меня, чем я занимаюсь,– ему это было безразлично. Он знал, что главное заключено во взглядах, в притяжении, что на некоторое время я осиротела, без игр, без словесных перепалок, без экстравагантных штучек и что там еще полагается в придачу.
Он извлек меня из панциря кокетства, лишив хитроумных приемов, осталась лишь я сама – воплощение стремления и наготы.
Не в силах более выдержать это молчание, я заметила:
– Бог – это ведь тоже не слишком банальное имя.
– Это прозвище.
Неужто знавшие его женщины называли его Богом? Впрочем, мне не хотелось думать об этом.
– Бог и Дарлинг начинаются на одну и ту же букву[7], – заметил он со счастливым видом.
Он мог бы прибавить, что это неспроста, но промолчал. Я тоже. Что я могла к этому добавить? Мне хотелось бы заявить: «А что, если игры в сторону?» – чтобы не повторять своих ошибок. Я вдруг вспомнила о муже номер 1, обо всех предшествовавших ему и последующих незнакомцах, но не следует путать то, что происходит сейчас, с прошлыми ошибками. Даже если бы на меня внезапно напал приступ идиотской честности, нет нужды излагать ему свою биографию – ведь он меня ни о чем не спрашивал, и я ощущала себя девственной, как только что купленное платье, с этикеткой, в фирменном пакете на выходе из магазина. Впрочем, все на мне было незапятнанно чистым, надетым лишь для него одного, как подвенечное платье.
Он наклонился ко мне, я вдохнула его запах, пытаясь понять и не понимая, что же кроется за этой плотной мужской массой, за этой тайной, загадкой, может именно поэтому столь влекущей. Слов не было; и между тем как тонок язык влюбленных. В охватившем меня безумии я еще никогда не была так близка к истине, – истине, которую мне еще предстояло открыть, быть может в ближайшие полчаса.
– Вы замужем? – вдруг спросил он.
– Да... была, но уже давно. А вы?
– Был, но уже давно, – эхом ответил он.
Это было произнесено. Но был и другой диалог, разворачивавшийся тем временем в моей голове, в моей жизни, моем мире, шмотках – всем том, чем я жила до сих пор и что казалось неразрывно связанным со мной.
Мне захотелось сделаться прозрачной, поверить ему все – мою неуравновешенность, мои слабости, лихорадочный шопинг, рассказать о ночи с соседом-философом, признаться, что я могла дарить себе мужчин, поскольку мне недоставало единственного, а именно – его, рассказать, что женщины нередко подбирают мужчин подобным образом, даже не догадываясь, по какой таинственной причине это происходит. Но с философом я не занималась любовью, я лишь спала рядом с ним, мне было необходимо в нем то, что не мог дать никакой кашемировый пуловер, даже тройной вязки, ведь мне был необходим Бог.
Было ли это любовью?
– Нам нужно идти, – сказал он наконец. – Что вы об этом думаете?
– Правда же, мне редко случается испытывать такое волнение,– Я не солгала в этот момент, полностью отдавая себе отчет, какую опасность таит высказанная мною истина.
