— Это он умеет. Как все дети.
— Я плохо знаю детей. Может быть потому, что не хотел их знать. Для меня отцовство — тайна за семью печатями.
Но он замечательно справляется с этой, новой для него, ролью, подумала она. Инстинкт берет свое.
— Потому что ты сам рано потерял отца?
Пальцы Ральфа судорожно стиснули ножку бокала, и Ингрид испугалась, что хрусталь разлетится вдребезги.
— Когда отец утонул, мой мир тоже пошел ко дну. Одно время я думал, что он исчез, потому что я чем-то оттолкнул его.
— Эрни думал то же самое, — хрипло промолвила она. — Говорил, что настоящая мама не любила его и поэтому не захотела остаться с ним.
Ральф уставился в свой бокал.
— И что ты ему ответила?
В голосе Ингрид послышались слезы.
— Я сказала ему, что мама любила его больше всего на свете, но Господь призвал ее к себе и она попросила меня заботиться о ее малыше.
Он испустил тяжелый вздох.
— Я ничего не пожалел бы, если бы после исчезновения отца кто-нибудь сказал мне то же самое.
— А твоя мать?
— Она обезумела от горя. Слуги старались оградить меня от слухов и сплетен, но я слышал их и постепенно поверил, что отец начал новую жизнь в каком-то другом месте. Завел новую семью и забыл обо мне.
— Слава Богу, что мы вырастаем, — еле слышно промолвила Ингрид.
— Да.
Этот лаконичный ответ свидетельствовал, что возраст не слишком меняет дело, подумала Ингрид. Ральф мог перестать верить слухам, но продолжал тосковать об отце и гадать, что с ним случилось.
— А что же другие твои родственники? — спросил он. — Почему они не помогли вам с сестрой после рождения Эрни?
— Других родственников у нас нет, — вполголоса ответила она. — Мы с Урсулой были одни еще при жизни родителей.
— Кстати, как они умерли?
Она поняла, что хочет все рассказать. Как-никак, теперь они с Ральфом родственники. Благодаря Эрни.
— Мой отец был композитором, но не слишком удачливым. Может быть, со временем он добился бы материального успеха. Во всяком случае, сам он в это верил и заставлял верить нас. Что-то в нем привлекало женщин, а он не умел им сопротивляться. Но моя мать все равно любила его. И делала для него все.
— Продолжай.
— Отец хотел сдать симфонию на конкурс и попросил мать отвезти его в консерваторию, которая вот-вот должна была закрыться. Была страшная буря. Мать не хотела ехать, но он, как всегда, настоял на своем… — У Ингрид сорвался голос.
Ральф забрал у Ингрид бокал и взял ее за руку.
— Об остальном я догадываюсь. Тебе пришлось заботиться о сестре, хотя в ту пору ты сама была ребенком.
— Не ребенком. Мне было двадцать лет, — твердо сказала она, борясь с ощущением тепла, вызванного прикосновением его руки. — Я не собиралась из-за Урсулы отказываться от своих планов. Знала, что это только отсрочка.
— Ты уверена?
Когда их пальцы переплелись, Ингрид потеряла уверенность в чем бы то ни было. Ральф уже признался, что его интересуют только физические связи, а ей этого мало. Но все же кровь быстро заструилась по ее жилам, пульс бешено забился, и она испугалась, что Ральф это заметит.
Нет, это не мужчина моей мечты, подумала она. Как бы меня ни влекло к нему. А влечет очень. Увы, но раньше сопротивляться этому влечению было легче: тогда она верила, что Ральф бросил ее сестру и ребенка. Сейчас, когда выяснилось, что это ошибка, у нее уже не осталось сил на оборону.
Легче? Ой ли? Она потеряла способность сопротивляться, как только увидела Ральфа. Хотя еще два дня назад люто ненавидела этого человека.
Разве у нее были силы сопротивляться, когда Ральф отвез ее на свой остров и взял на руки? Она сама бросилась в его объятия, но из-за неопытности выдала себя и Эрни.
— А что еще мне оставалось? — спросила она, сама не зная, на какой вопрос отвечает: то ли об Урсуле, то ли о собственной реакции на Ральфа.
— Ты могла бы осуществить свою мечту, — мягко сказал он. — Не могу поверить, что твоей единственной целью в жизни было место музейного хранителя, какой бы уважаемой ни была эта должность.
Ингрид покачала головой, почувствовав непривычное смущение. Никто не знал, что она мечтала стать писателем, но отказалась от этой мечты, когда пришлось зарабатывать на жизнь себе и Урсуле, а потом себе и Эрни.
— Когда-то мне хотелось писать книги, — призналась она. — Конечно, это глупо, но…
Ральф прижал палец к ее губам и заставил замолчать.
— Мечты не бывают глупыми. Я мечтал стать лучшим яхтсменом мира и стал им. Потом решил заняться бизнесом, который был бы связан с событиями мирового масштаба.
Это легкое прикосновение заставило Ингрид затрепетать, как листок на ветру.
— Во всяком случае, твои мечты имели под собой почву. — В отличие от ее надежд написать книгу, которая надолго пережила бы своего автора. Эта мечта была такой же тщетной, как мечты ее отца, которые никому не принесли счастья.
Ральф уныло улыбнулся.
— Ты так думаешь? Слышала бы ты моих родных, когда они узнали, что я хочу стать яхтсменом! «Особам княжеской крови это не положено», — передразнил он кого-то. Когда Ингрид не смогла скрыть улыбку, он добавил: — Но это было мелочью по сравнению с тем, что я услышал, когда занялся бизнесом.
Боясь выдать себя, Ингрид подошла к каменному парапету, положила ладони на холодную поверхность и сделала несколько глубоких вдохов. Как всегда, от прикосновений Ральфа ее бросало в дрожь.
— Наверное, сейчас, когда ты руководишь одной из крупнейших компаний мира, они жалеют о своих словах.
Ральф подошел и встал рядом. Он не прикасался к ней, но Ингрид продолжала дрожать.
— Если бы… Во всяком случае, моя мать до сих пор приводит мне в пример кузена Эриха. «Вот как должен себя вести член княжеской семьи». Ты еще пишешь?
Этот вопрос так тронул Ингрид, что она ответила правду:
— Иногда. После того как укладываю Эрни. — До несчастного случая она написала половину романа из жизни музейных работников, но понятия не имела, есть ли у этой книги какие-нибудь художественные достоинства.
— Дашь почитать?
— Может быть. — Ингрид с удивлением поняла, что хочет этого. Она вложила в этот роман часть своей души. Если Ральф прочтет его, у них станет больше общего.
— А стать отцом Эрни ты мне позволишь?
Ингрид изумленно ахнула. Выходит, он заставлял ее говорить о себе и своих мечтах только для того, чтобы отвлечь от главного?
— Не поздновато ли?
— Я уже объяснил тебе, почему не ответил на звонок и письмо Урсулы. Умолять поверить не собираюсь.
