Густав уже не мог сдержаться. Какой-то черт вселился в него. Целую неделю после возвращения с севера Патриция держала его на расстоянии вытянутой руки, как будто демонстрируя, что она сожалеет о допущенной слабости. Казалось, ей неприятно даже вспоминать о тех любовных играх, которыми они занимались там. Внутри у него все кипело от гнева, но он подавлял свои эмоции из уважения к Марион и сострадания к Патриции. Он видел, что она сильно обеспокоена состоянием здоровья своей тети. Кроме того, он понимал, что Патриция боится, даже трепещет от ужаса при одной мысли о том, что их отношения опять могут расстроиться, как уже однажды произошло. Ведь тогда он ушел, даже не объяснившись. Поэтому он не торопил Патрицию, давая ей время подумать.
Но неожиданно Густав обнаружил, что его терпению приходит конец. Что еще он может сделать, чтобы окончательно убедить Патрицию в том, что он серьезно настроен на сохранение их семьи, на укрепление их отношений? Казалось, он уже все испробовал. Он знал, что нечаянно проговорившись о том, что работа все еще занимает важное место в его жизни, он чуть не разрушил все то, чего ему удалось достичь раньше, но ведь после этого он уже пообещал Патриции подыскать для них дом здесь, недалеко от тетушкиного, и сократить свой рабочий день, чтобы они могли больше времени проводить вместе. У него опускались руки. Что еще нужно этой женщине?!
— Не питай ложных надежд! — Патриция сжала кулаки и одарила его сердитым взглядом. — Если мне и станет одиноко, ты — не единственный мужчина на свете! — вырвалось у нее в сердцах.
— Это означает, что на твоем горизонте кто-то появился?
Вне себя от ревности, Густав схватил ее за руку и повернул к себе, чтобы увидеть, выражение ее лица. Но Патриция отвернулась.
— Конечно же, нет!
Патриция прикусила губу, проклиная свой взрывной характер. Не стоило бередить ревность Густава, ведь их отношения последние несколько дней и так были напряжены до предела. Она почувствовала странную слабость и отчаяние. Она так хотела поделиться с ним своей новостью, но вряд ли уместно делать это сейчас, когда они так взвинчены. Нужно собраться с духом и прийти в себя. Да и ему дать время успокоиться.
— Я немного устала, вот и все. Я вовсе не собиралась ругаться с тобой, что бы ты ни думал по этому поводу. Я пойду прилягу, если ты не возражаешь. Ты не мог бы приглядеть за магазином до закрытия?
Отпуская ее руку, Густав посмотрел на часы.
— Хорошо, — согласился он. — Но когда я закрою магазин, я поднимусь к тебе. Нам обязательно нужно выяснить кое-что, и я не уйду, пока не получу удовлетворительный ответ на все свои вопросы. Понятно?
Патриция воздержалась от колкого замечания, которое уже вертелось у нее на языке, и кивнула.
— Можешь остаться на ужин, если хочешь, — сдержанно пригласила она его. Она понимала, что это приглашение прозвучало не очень дружелюбно, и ей стало стыдно за свою нелюбезность. — Не обещаю ничего из ряда вон выходящего, просто макароны с домашним соусом.
Потерев рукой подбородок, Густав тяжело вздохнул, что, видимо, должно было означать, что его терпению пришел конец и что ей, Патриции, не стоит слишком давить на него. Она вдруг почувствовала, что ей не хватает тех беззаботных, легких отношений, которые сложились у них во время отдыха, когда им нужно было принимать только одно единственное решение — стоит вставать с постели или нет. Куда это все подевалось? После возвращения домой жизнь стала какой-то слишком уж серьезной. И унылой.
— Иди и приляг, ты и вправду выглядишь усталой, — сказал Густав и прикоснулся к ее волосам. Его губы тронула чуть заметная улыбка. — Может быть, если ты не против, я сам приготовлю ужин?
— Хорошо.
В эту минуту у Патриции не было ни сил, ни желания спорить с ним.
— Ты почти ничего не съела, — упрекнул ее Густав, не спуская с нее внимательных глаз.
— А почему это тебя так волнует?
Патриция громко отодвинула стул от стола, бросила на стол салфетку и выбежала в гостиную. Когда Густав, придя в себя после ее неожиданного и необъяснимого взрыва, последовал за ней, он обнаружил ее у окна полутемной комнаты. Патриция стояла неподвижно, безразличным взором глядя куда-то вдаль. Не первый раз за этот вечер Густав хотел бы заглянуть в ее мысли. Она была такой нервной и взбудораженной во время всего ужина, и ее зеленые глаза загорались огоньком противоречия всякий раз, когда он к ней обращался.
Он с ужасом подумал, что эта ее нервозность может быть вызвана ее намерением сообщить ему, что она не видит путей к их примирению. Он не мог представить, что он будет делать, если она поставит его перед этим фактом, тем более сейчас, когда он почти уверился в том, что это возможно.
— Может, принести тебе что-то? Бокал вина? Немного бренди? — нерешительно предложил он, но она отреагировала вовсе не так, как он ожидал.
Она резко повернулась к нему, скрестив руки на груди защитным жестом.
— Нет, спасибо.
Ее голос, в противоположность резким жестам, был настолько безразличен, что Густав почувствовал себя официантом, вопрошающим, понравился ли ей ужин.
— Ну ладно… Патриция, с тобой что-то происходит, и я никак не могу понять, что именно. Тебе придется мне все объяснить. Только не говори, что сейчас неподходящее время для этого, потому что я не уйду отсюда, пока не получу ответ на этот вопрос.
Как бы подтверждая свои слова, он решительно и прочно сел на диван, намереваясь добиться своего.
Если она сейчас не скажет ему всего, то вряд ли для этого будет еще одна возможность. Через пару дней Марион выпишут из больницы, и тогда ей, Патриции, придется ухаживать за тетей, которая все еще была в гипсе, и одновременно присматривать за магазином. Не может же Густав делать это вечно? И так странно, что он продержался так долго. В конце каждого дня Патриция с ужасом ждала момента, когда он подойдет к ней и скажет, что ему пора возвращаться на работу. И как только он окажется в кутерьме большого города, кто знает, захочет ли он вернуться сюда, в их маленький провинциальный городок?
На сердце Патриции лежала тяжесть, и ей пришлось откашляться, прежде чем она смогла сказать что-то членораздельное.
— Понимаешь… Не могу сказать, что уверена на все сто процентов, я еще не делала никаких анализов, но мне кажется, что… что я беременна.
Ну вот, она сказала это, и мир не перевернулся. Патриция с облегчением вздохнула. По крайней мере, еще не перевернулся. Хотя Густав замер на секунду и сидел так, будто его погрузили в транс.
Но затем улыбка осветила его лицо, та самая знаменитая улыбка, которая могла погубить любое женское сердце. Она становилась все шире и шире, пока у Патриции не перехватило дыхание.
— Я даже не знаю, что сказать, — сказал Густав неожиданно для нее.
После той радостной улыбки его слова поразили Патрицию в самое сердце. Как это, не знает, что сказать? Ей вовсе не это хотелось услышать. Слова «не знаю» означали сомнение, а она, наоборот, Ждала от него уверенности. Ей хотелось услышать от него слова ободрения. Он должен был ее убедить, что все будет в порядке. Разве не этого ждет каждая будущая мать? Особенно если учесть то обстоятельство, что первая беременность закончилась трагедией.
