— Боже мой! Что здесь происходит?
— Не сердитесь, синьор. — Анна Ланди встала. Теперь она выглядела той, кем и была — отчаянно несчастной женщиной среднего возраста. — Знаю, я должна была подождать до конца представления, но я не смогла… не смогла этого сделать. — Она подошла к Канди, и, почти не желая этого, Лоренцо Галлео отступил назад. Графиня обняла англичанку. — Теперь я поняла, что ошиблась, cara. Это было жестоко — сказать тебе сейчас. Но это не меняет дела. Ты должна помнить, что Микеле — твой хороший друг и что одним из его самых заветных желаний в последние несколько недель было увидеть, как ты ступаешь на тропу, ведущую к становлению великой певицы. Если бы он мог услышать… если бы до него могли дойти новости, что сегодня ты имела огромный успех… — Не в состоянии больше говорить, она расцеловала девушку в обе щеки, затем отступила и кивнула Лоренцо Галлео. — Я ухожу. Канди, увидимся позже?
— Конечно.
— Моя машина будет ждать, чтобы отвезти нас в аэропорт.
— Хорошо.
Когда графиня ушла, синьор Галлео закрыл за ней дверь, затем взглянул на часы и с явным беспокойством — на Канди.
— Мое бедное дитя, сядь. У тебя есть еще десять минут. Как не вовремя! Что она тебе сказала? Если это плохие новости о молодом ди Лукке, я искренне сожалею… искренне сожалею. — Он закашлялся. — Микеле — мой друг и, кроме того… В общем, это большое несчастье. Но она не собирается забрать тебя сразу же после премьеры?
— Да. — Канди чувствовала, что ее губы застыли, но голос звучал нормально. — Он очень болен… в Швейцарии. Графиня хочет навестить его. Она… она настаивает, чтобы я поехала с ней.
— Ты любишь его? — прямо спросил Лоренцо.
Канди стояла, глядя на итальянца, но на самом деле его не видела. Лицо девушки было невыразимо печальным.
— Это не важно, — наконец ответила она. — Я не думаю, что это что-то значит.
— Моя дорогая… — Он сделал шаг к ней.
— Не беспокойтесь, — спокойно произнесла Канди, — я не собираюсь падать в обморок или заявить, что не смогу выступать. Я сделаю все, что от меня зависит. — Она отвернулась, чтобы взглянуть на свое отражение в зеркале. — Я… я выгляжу нормально?
— Ты выглядишь прекрасно, — искренне ответил итальянец. — Но, Канди… — В его глазах отразилось беспокойство. — Ты правда в порядке?
— В полном порядке. — Она повернулась и улыбнулась ему. Позже, вспоминая об этом моменте, Канди так и не могла понять, как она смогла тогда улыбнуться.
Она совсем не нервничала и позже, стоя в кулисах огромного театра в ожидании своего выхода на сцену, словно готовясь наблюдать за собственной премьерой. Ей на самом деле казалось, что ничего больше не имеет значения, ничего, кроме Микеле. Микеле, который вместо того, чтобы быть сегодня здесь, смотреть, как его усилия воплощаются в жизнь, ждал в какой-то швейцарской клинике операции, которая будет означать… будет означать… Канди резко одернула себя. С Микеле все будет в порядке… конечно, с ним все будет в порядке! Другого не может быть!
Поддерживая себя так, с гордо поднятой головой и полузакрытыми глазами, прямая и изящная, она внезапно ощутила, как магия музыки Гуно начинает проникать в ее душу и последняя тень сомнений испаряется из нее. Канди не запомнила всех деталей того вечера. Она лишь знала, что вскоре вышла на широкую сцену, и безбрежное море людских лиц смотрело на нее. Зрители аплодировали ей поначалу тепло, но беспорядочно, однако затем их одобрение постепенно возросло. Девушка легко и почти естественно вошла в роль Маргариты — трагическая история героини как-то по-особенному откликалась сегодня в ее душе. Роль поглотила все ее силы, потребовала от нее все, на что она была способна, и эта полная поглощенность оказалась именно тем, в чем Канди в данный момент нуждалась. Она чувствовала, как ее голос становится сильнее, а все ее существо приобретает силу. Наблюдая за ней из кулис, Лоренцо Галлео улыбался.
Она спела «О Dieux! Que de bijoux!» умело и с живым весельем, вызвавшим почти рев восторга потрясенной публики. Только двое из всех присутствующих знали, каким мучительно-горьким было для нее это веселье, и не было тех, кто не восхищался ее мастерством. Зрители по достоинству оценили ее пение, прекрасно понимая, что мастерство это было всего лишь малой толикой того, что певица сама вложила в свое исполнение. Она была вдохновленной, вкладывала сердце и душу во все, что пела, в свою интерпретацию роли, и публика отозвалась со всей чувственной глубиной итальянского характера.
Наконец, Канди запела последнюю арию. Несмотря на ощущение полной обессиленности, голос ее продолжал парить с новой силой и чистотой. Слова, которые она пела, были полны живой надежды, утверждая триумф добра над злом, света над тьмой, и ей самой казалось, будто они поднимают ее ввысь, придавая ей новые магические силы, изгоняют всю ее напряженность и слабость и дают возможность довести до конца это суровое для нее испытание. Последние ноты выдернули весь зал из кресел и заставили Лоренцо Галлео вздохнуть с облегчением и удовлетворением.
Овации продолжались и продолжались. Слышались одобрительные возгласы и топанье ног, летели цветы. Масса людей, заполнивших старый флорентийский театр, чтобы услышать новое и пока неизвестное английское сопрано, демонстрировала свой восторг в свойственной итальянцам манере. Цветы все больше и больше нагромождались у ног Канди, и она вновь и вновь, выходя на поклон, смотрела на них в полном недоумении. Сначала Канди была полна недоверия, но через несколько минут ее охватила сущая паника. Почему ей не дают уйти? Она хочет уйти… Шум был оглушительным и немного пугающим.
Во время десятого выхода на поклон букет оранжерейных роз попал ей в обнаженное плечо, и, будучи в напряженном состоянии, Канди почти отпрянула назад. Ее взгляд встретился с глазами синьора Галлео, который стоял внизу перед сценой. Маэстро кивнул и исчез. Минуты через две, когда она вновь оказалась в кулисах, Лоренцо был уже там, встречая ее.
— Brava, brava! — Сияя от восторга, он взял руку девушки и поцеловал. — Я знал это! Я был уверен! Ты была восхитительна!
Канди ничего не сказала. Оглушительный рев зала продолжался. Лоренцо с беспокойством посмотрел на девушку.
— Да, тебе уже достаточно. Я видел это снизу, вот почему поднялся. Больше не будет никаких поклонов. Я сам поговорю с ними. Габриэла! — Он помахал одной из хористок. — Проводи синьорину Уэллс в гримерную.
Канди обрела голос как раз вовремя, чтобы крикнуть ему уже вслед:
— Синьор Галлео…
— Да? — Он мгновенно вернулся к ней, его круглые черные глаза сверкали с отеческой гордостью. — Что такое?
— Я хотела поблагодарить вас. Вы так много для меня сделали. Спасибо, что помогли мне пройти через все… все это.
— Дитя мое… — начал он, но она его перебила:
— А теперь мне нужно уйти. — Канди произносила эти слова быстро, однако решительно. — Графиня ждет меня. Как только я переоденусь…
