Мадек навострил уши. Он не был уверен, что правильно понял. Он впервые слышал, чтобы в Индии восхваляли красоту царицы.
Может быть, она действительно очень красива, раз сказочник утверждает, будто она прекраснее, чем героиня легенды. Задумавшись, Мадек немного отвлекся от сюжета. Это была история влюбленной богини. Появилась кукла, выкрашенная в синий цвет, — непременный Кришна, который усадил грустную царицу на качели и нашептывал ей слова любви. Спектакль закончился, когда уже садилось солнце. Кукольник быстро свернул свой театр, однако дети не расходились.
— …А теперь я ухожу, я, сказочник, рассказавший вам историю, которую я выловил в океане, куда впадают сказочные реки! Быль это или небылица? И то и другое вместе. Вы уж сами распутывайте.
Мадек вернулся в свою палатку. Последние лучи еще скользили по скале, на которой стояла крепость. Ему показалось, что он видит там движущиеся огоньки светильников. Может быть, там, наверху, за мраморными стенами, лотосоликая красавица тоже созерцала наступающую ночь. Но как можно сравнивать темнокожую индийскую женщину с розовым лотосом? Как сказал сказочник? Аромат сандала, лебединый стан… Быль это или небыль? Это уж тебе распутывать, Мадек! Он долго, почти до головокружения всматривался в исчезающий во тьме дворец. На небе зажглись звезды…
Следующие дни прошли на редкость спокойно. Измотанные походом французы спали день и ночь напролет. Любопытство горожан понемногу улеглось, цыгане ушли в сторону джунглей, и вокруг лагеря стало пустынно. Лишь один человек в Годхе все никак не мог успокоиться, — это был раджа. Получив назар, поднесенный людьми, пришедшими из-за Черных Вод, он призвал к себе Мохана, своего астролога, брахмана из брахманов, который умел вопрошать звезды. Но момент оказался неблагоприятным; прежде чем астролог сможет удалиться в обсерваторию, чтобы прочитать по звездам приказ богов, следовало ждать целых три ночи.
Сегодняшнее утро было решающим. Первые лучи солнца еще не проникли в щель между занавесями, когда Бхавани встал, раздраженно отшвырнув полдюжины подушечек и думочек, разбросанных на его чарпаи и не сумевших усладить его отдых. Ни мягкая перина, ни даже расшитое жемчугом изголовье, предназначенное для того, чтобы отогнать от него лихую судьбу, не смогли его успокоить. Он несколько раз вставал и вглядывался в плоские геометрические формы обсерватории. Ему ничего не удавалось увидеть, и он снова засыпал беспокойным сном, из которого его вырвал теперь первый же намек на дневной свет.
Какое-то время он стоял, прижавшись лбом к занавесу, еще с закрытыми глазами, отдаляя то мгновение, когда ему опять придется стать господином, раджей благословенного Годха. У дверей неподвижно стояли стражники; они не привыкли видеть своего господина в таком настроении, свидетельствующем о слабости духа. Несмотря на заботы, которые уже несколько месяцев омрачали его жизнь, каждое утро он уделял некоторое время своему туалету, чтобы явиться людям во всей красоте и силе. Он, раджа Годха, Сурьяванси, Сын Солнца.
Но в это утро он чувствовал себя слабым. Он даже не мог заставить себя отодвинуть занавес от окна. Голубка, севшая на балюстраду, белая кошка, бегущая по галерее, длинноносый слуга — все это было бы знаком несчастья. Первое, на чем ты остановишь взгляд в час рассвета, — это знак из знаков, знамение из знамений, потому что солнце, даруя свет глазам, в то же мгновение освещает и душу, указывает ей на опасности, на препятствия, которых следует избегать, а иногда предупреждает о смерти. Бхавани собрался с духом. Сын Солнца не должен бояться откровений своего отца. Он выглянул в окно, надеясь увидеть внизу, в долине, слона или, еще лучше, попугая на дереве, ящерицу, бегущую по камням.
Все было тихо и неподвижно. Мир еще не проснулся. Только разносчики воды шли в полутьме с медными лоханями к реке. Понемногу в неясном свете стали проявляться семь священных ворот, зубчатые стены, прямые углы улиц, проложенных согласно древним традициям архитектуры Раджпутаны. Они предписывали, чтобы все земные города походили на небесный град бога Индры. Везде должны быть порядок и гармония. Городские кварталы еще не были окутаны сумерками, а дворец на вершине горы уже купался в утренних лучах, и это было справедливо, — разве цари Годха не рождены от Солнца?
Бхавани поискал взглядом лагерь фиранги и легко различил потрепанные палатки и плохо затушенные костры. Он отвернулся от окна, вздохнул и разозлился. Что могут принести ему эти люди? Что предвещает их назар? Огнедышащее жерло, изрыгающее смерть. Он знал, что такие существуют; кое-кто из соседей видел их при дворе Великого Могола. Но Годх не стремится к войне. Разве применение этих орудий не означает нарушение договора, заключенного с богами много веков назад? И как без дрожи бросить эти огненные глотки против противника во время битвы? Ведь тогда на поле боя будет сплошной хаос и месиво.
Новизна не отпугивала его; напротив: если мир меняется, следует меняться вместе с ним; но в данном случае нельзя было решиться на что бы то ни было, не учтя всех знамений, не убедившись, что изменившийся порядок вещей соответствует мировому порядку. Если бы эти фиранги явились со стороны Северных Ворот, знамение было бы ему ясно и в его сердце царил бы мир: все, что приходит с Гималаев, благословенно. Но они пришли с юга, со стороны Хава Пол, Ворот Ветра. Не святотатцы ли эти чужестранцы, ведь они посмели пересечь Черные Воды?
Он снова раздвинул занавеси. Было уже достаточно светло, и стала видна обсерватория. Она стояла на ровной площадке; это была очень странная конструкция, заказанная его отцом самому знаменитому астрологу его времени, ученику махараджи Джаи Сингха. Старый раджа Годха потребовал, чтобы ему построили такую же обсерваторию, как в Дели, Джайпуре, Удджайне, Бенаресе, которые прославленный мастер воздвиг, чтобы рассчитать точку несчастья, в которой находилось человечество после нашествия моголов, и предсказывать ближайшее будущее. Измерительные приборы представляли собой огромные геометрические формы из камня, окрашенного в красный, белый и черный цвета; здесь были лестницы, тупые углы, совершенные окружности, обращенные к солнцу и звездам. В это утро Бхавани в который раз отметил: линии гномонов и градуированных дуг кажутся такими грубыми в сравнении с легкой, изящной архитектурой домов, в которых он любил жить. «Холодное отражение совершенства, — подумал он, — совершенства Брахмана, безупречной запредельности, о которой говорит Мохан», и повторил священный стих:
— Вселенная — чистое сознание, где все есть Брахман, вечный, неразрушимый…
Он припомнил другие слова брахмана: «Раджа, пришествие фиранги предсказали звезды, зачем же беспокоиться? Разве твою и их жизнь можно сравнить с четырьмя миллионами тремястами двадцатью тысячами лет существования мира, из которых уже три миллиона восемьсот девяносто семь тысяч лет длятся несчастья».
Бхавани не стал его слушать.
— Пойди взгляни на звезды, Мохан, я хочу этого.
Скоро, как только утро сотрет последние следы бледной луны и запоздавших звезд, он будет знать правду. Внезапно занавес выскользнул из его руки. Он поостерегся подхватить его левой рукой: сегодня, более чем когда-либо, важен любой жест. Нужно хорошо начать день! Он громко щелкнул пальцами, как это обычно делают цари. Резная дверь отворилась, и в покои раджи вошла целая толпа слуг. Начался долгий ритуал утреннего омовения. Слуги раздвинули занавеси, и солнечный свет пролился на мрамор. Зачем тревожиться? Все вокруг дышит божественным спокойствием, как во время сна Вишну на змее Ананте, когда Вселенную еще омывал океан неосознанного. Все возвещает о приходе весны; в долине уже зацвели мальвы. Он скользнул взглядом по галереям зенаны. За мушарабиями двигались женские силуэты. Он представил себе обнаженное тело Сарасвати и вдруг вспомнил, что не приходил к ней с тех пор, как явились фиранги, то есть уже четыре дня, целую вечность.
